Владимир Минач - Избранное

— Это уж ты, товарищ Козма, хватил через край! — почти враждебно сказал рыжий.

— В общем, нет, дорогой мой секретарь! Ничего обидного я тебе не сказал. Это в тебе молодость говорит, а молодость всегда однобока. Она не может понять душу другого человека, не может и не желает — и это ее право.

— Оставь молодость в покое!

— Вот-вот! — засмеялся прокурор. — Опять мы вернулись к тому же! И вправду, оставим этот разговор.

— Нет, — упрямо возразил рыжий. — Этого я так не оставлю. Вот ты говоришь, будто я хочу всех под одну гребенку остричь, всех на свой лад переделать и будто хочу сделать это насильно. Разве не так? Говорил ты это? Да ведь это же диктаторские методы, а может быть, и еще кое-что похлеще. Нет, я так этого не оставлю, товарищ Козма!

— Потише, — сказал прокурор миролюбиво. — Ишь расходился, посмотрите-ка на этого удальца! Экий молодецкий напор! Что ты несешь? Я говорил о твоих внутренних склонностях. И я уважаю эту твою непримиримость, слышишь, уважаю! Но это не мешает мне видеть, что она порой неприемлема политически. Особенно же неприемлема в обращении с людьми. И я говорю обо всем этом потому, что хочу тебя от ошибок предостеречь. Говорю еще и потому, что все это на собственной шкуре испытал, я ведь тоже когда-то таким был. А зачем вам повторять наши ошибки? Ишь разбежался, словно баран, прямо в стену лбом!

— Хитришь, — подозрительно сказал рыжий.

— Экая балда!

Прокурор вздохнул и, достав большой пестрый платок, вытер потное лицо и лоб.

— Вот и поговорите с этаким болваном! Разве я когда-нибудь хотел тебе зла? Ну скажи, хотел?

Прокурор посмотрел на рыжего, уголки его губ насмешливо опустились, но во взгляде светилась ласковая снисходительность, как у отца или у старшего брата. Рыжий отвел глаза и покраснел.

— Нет. Этого я сказать не могу.

— Ну, то-то, — спокойно заметил прокурор. — То-то, балда!

— Но это еще не означает, что я должен с тобой согласиться.

Прокурор пожал плечами.

— А кто этого хочет? Разве что сумасшедший или идиот. Настоящие товарищеские отношения проявляются не только в согласии, но и в споре. И мне кажется, в споре даже больше, чем в согласии. Как вы думаете? — обратился он ко мне.

— Совершенно верно.

— Да, именно так. Как же иначе найти правильный путь? Там, где всегда соглашаются, не все благополучно. Это почти правильно. И если ты не будешь смотреть в зеркало каждый день, того и гляди забудешь, что у тебя кривая рожа. А спор — это зеркало, напоминающее о неприятных вещах, правда ведь?

— Это путь к познанию истины.

— Да, что-то в этом роде. Слышишь? Путь к познанию истины. Из множества различных истин не следует во что бы то ни стало навязывать одну-единственную и к тому же свою собственную. Ну, что?.. О рыбке-то мы и забыли. А о ней нельзя забывать, она сердце радует.

— Брюхо, — буркнул рыжий.

Прокурор весело всплеснул руками.

— Одно от другого зависит, все меж собой связано, милый ты мой паренек, конопатый ты мои противник радости. Я хочу сказать, — обратился он ко мне, — что я человек жизнелюбивый, чревоугодник и вообще люблю земные радости; значит, сильны во мне пережитки прошлого, понимаете: буржуазного прошлого. Бедняжка! Конечно, я люблю себя и, в отличие от многих, этого не скрываю и от этого не отказываюсь. Я утверждаю: человек должен любить себя! Он, если хочет как следует работать, должен гордиться собой. Впрочем, человек и не может не любить себя, отвращение и ненависть к себе у здоровых людей лишь кратковременное явление. А если это так, почему же этим не воспользоваться? Ведь в здоровом себялюбии, в здоровой гордости собой таится источник энергии, это же рычаг, движущий миром. И как может любить других тот, кто себя не любит? Мы не христиане, мы не основываем свое человеколюбие на мифах, наше человеколюбие основано на науке. И желудок — важное звено в этой цепи, если уж ты об этом заговорил. Клянусь, это так. Только пересаливать не следует.

— Только пересаливать не следует, — язвительно повторил рыжий.

— А я пересаливаю? А уж если пересолить, то лучше по-моему, а не так, как ты. Жалкий человек! Социалист в монашеской рясе! Кто тебе сказал, что коммунист должен отречься от радостей жизни? Разве мы пустынники, питающиеся акридами и диким медом? У нас большие обязанности, большая ответственность, и нам нужны все радости.

— Покорно благодарю за такую радость, — ответил рыжий, кривя губы.

— За какую радость?

— Я ведь вижу. Вижу пример — жизнь Габриша, вижу, куда его завела жажда радости.

— Габриша оставь в покое. Он тут ни при чем.

— Ага, — торжествующе рассмеялся рыжий. — Вдруг стал ни при чем. Заметьте — Габриш тут ни при чем. А при чем же он? Похоже, что он был твоим верным учеником. Слушал твои советы и, так сказать, изучил твою философию, а потом последовательно применил ее на практике. И результаты налицо. Как же это ни при чем? Жизнелюбцы!

Прокурор растерялся. Он взъерошил свои редкие волосы с проседью и поморщился.

— И все-таки, — сказал он, — мы положим форель под угли. И надеюсь, мне за это никого обвинять не придется.

Тяжело пыхтя, он встал и вынул из мешка с десяток форелей. Мы все вместе нарвали лопухов на берегу ручья, прокурор завернул в листья рыбу и уложил ее в горячую золу под дотлевающими углями. Потом отер пот и радостно потер над костром руки.

— Вот будет здорово! — сказал он и даже причмокнул.

Затем он вызывающе посмотрел на своего противника, но тот высокомерно молчал. Это молчание, по-видимому, раздражало прокурора.

— Радость существует для сильных, — наставительно произнес он. — Слабые, действительно, должны прикрываться монашеской рясой воздержания. Не помешала бы она и Габришу, потому что он был слаб во всех отношениях. Но тому, у кого есть цель в жизни и крепкая воля, сдержанным быть не подобает. Всякому свое. Что для одного дьявольское искушение, для другого простой житейский поступок. Вот как оно, молодой человек. Если хочешь быть сильным, не прячься от жизни.

— Я и не прячусь.

— Ни от чего в жизни не прячься. Если тебя что-нибудь искушает, если тебе что-нибудь покажется искушением, постарайся добраться до самого корня. Вкуси от запретного плода, вкуси то, что тебе кажется запретным плодом. Отречение — это христианская глупость. Мы навсегда похоронили посты. Не бойся радости, лови ее и крепко держи обеими руками. Существует много лозунгов, которые мне по душе, однако не помешал бы и еще один: умножайте радость! Счастье человечества не иллюзорно, — это я, это мое счастье, моя радость. Мы научились бороться, нужно научиться жить. Верно?

— Что-то чересчур возвышенно, — сказал рыжий, иронически ухмыляясь.

— Между тем это совсем просто. Логика.

— Но какая логика? — Рыжий, видимо, решил перейти в наступление. Он так стремительно наклонился, что его рыжий чуб прянул вверх. — Какая логика? Как ни верти, а мне это все-таки подозрительно. Словно я где-то все это уже слышал. Нет, постой, читал еще в школе. Во времена клерико-фашизма мы читали такую передовицу. Там был брошен призыв: «Словаки, обогащайтесь!» Правда, ты выражаешься более возвышенно! «Умножайте радость!» Но если это перевести на язык практики, возвышенное и низменное окажутся рядом. Сблизятся настолько, что их не различишь! Как ни верти, а из этого всегда лезет мещанин, сердись не сердись, но от твоих лозунгов так и несет мещанином. «Мы боролись, теперь поживем!» — говорит мещанин, словно бухгалтер. А все остальное: великая цель, человечество, будущее — соус, просто новый соус к весьма старому блюду. И меня не переубедишь, я лучше буду излишне строг к себе, и тогда я не сделаю поблажек другим. Я никогда не отступлю от своей точки зрения. Ни на шаг!