Захария Станку - Ветер и дождь

Может быть, если б я умер, меня оплакивала бы Филимона или кто-нибудь из моих сестер. Быть живым здесь, в тепле, в примарии села Урлэвынт! Быть мертвым в лесу, лежать на мокрых, прелых листьях, покрывающих землю! Быть… Не быть… Быть… Быть…

Дождь и ветер…

Дождь и ветер…

Дождь и ветер…

Откуда приходит ветер? С конца света, говорили мы в детстве. А где конец света? Никто не знает, где конец света, потому что свет не имеет конца… Да-да, у мира нет конца…

У мира нет границ.

У мира нет границ.

Границы, есть у жизни…

А может быть, существует все же конец света? Если он существует, то нужно поскорее добраться до него, открыть окно и посмотреть: а что там, дальше?

И вот когда ты оттуда, с самого конца света, с самого края земли, посмотришь, что делается там, дальше, вот тогда, господин, вот тогда, товарищ, тогда…

У мира нет границ.

У мира нет границ.

Границы есть у жизни…

Знает ли Филимона, что я чуть было не погиб в лесу и что меня спас случай? Сквозь дождь и ветер Филимона с быстротой мысли обогнула всю землю и пришла сюда. Где же она, Филимона? Вот она здесь, рядом… Она нашептывает слова из детской песни, бессмысленные слова, которые мы повторяли, не переводя дыхания, чтобы поупражнять язык:

— А если все же существует конец света — что же там, дальше?

— Довольно задавать вопросы, Фили. Лучше дай мне твои губы, я их поцелую.

— Нет, не дам.

— Почему?

— Потому что губы мои давно высохли.

— И мои высохли… Все же… дай…

— Не дам.

— Почему?

— Потому что губы мои горьки.

— И у меня горькие губы…

У мира нет границ…

У мира нет границ…

У мира нет границ…

— А у жизни они есть?

— И у жизни, в сущности, нет границ.

— В таком случае мы с тобой никогда не умрем?

— Нет, Фили. Мы умрем. Для каждого из нас наступит день смерти. Рано или поздно, но этот день придет. Он не может не прийти, Фили.

— Почему же ты говоришь, что у жизни нет границ?

— Мы с тобой умрем, Фили, но жизнь будет продолжаться. Жить будут другие люди… Жить будут деревья… Жить будут травы… Жить будут птицы в небесах… Жить будут животные в горах и долинах, в морях и океанах… Они будут жить… Они будут жить… жить…

— И только мы двое умрем?

— Нет, Фили, умрут и другие.

Я видел в ее глазах огонек. Это была радость? Прежде нас и после нас умрут и другие. Никто не спасется от смерти.

Налетавший время от времени ветер сотрясал оконную раму. Дождь за окном припускал особенно бурно и мрачно. Тьма поглотила село Урлэвынт и всю землю. И только свисающая с потолка примарии лампа все еще горела и освещала спящего Ороша, который стонал во сне, и раненого Цигэнуша, который не спал и боролся со своей болью и отчаянием. Санитар Резя тоже заснул, с сигаретой, прилипшей к верхней губе.

— Фили…

— Да.

— Я хотел тебе что-то сказать…

— Говори.

— Нет, не скажу…

— Давным-давно… А может, это было не так уж давно… Над селом неслись облака. А под облаками плыли треугольником журавли. Мы слышали их голоса. Они собирались улетать или только прилетели? Это была осень или весна? Я уже не помню…

Фили прижалась ко мне и спросила:

— Почему ты не любил меня, когда мы были молоды? Почему ты на мне не женился? Если б ты любил меня, если б женился на мне, вся наша жизнь пошла бы иначе. Вся наша жизнь…

Дождь и ветер…

Дождь и ветер…

Дождь и ветер…

Почему воет ветер, когда его никто об этом не просит? Почему дождь идет тогда, когда никто его не призывает? Почему нет дождя, когда все его ждут?

— Вся наша жизнь!.. Почти вся наша жизнь уже прошла, Фили, сгорела, как свеча, осталось немного, совсем немного, Фили…

— Сколько осталось?

— Не знаю. Но чувствую, что нам еще немного осталось жить, Фили… У нас мало времени впереди, очень мало…

Где-то на краю села заголосили петухи. Приближалась полночь. Вместе с петухами проснулись и залаяли собаки. Кто-то из ночных сторожей выстрелил в воздух.

— Я хочу тебя поцеловать, Фили, разве ты этого не понимаешь? Нам осталось мало жить… Совсем мало, Фили… Именно поэтому я хочу тебя поцеловать, Фили… Именно поэтому…

— Ты меня уже целовал. Один-единственный раз ты меня поцеловал, и этого мне достаточно…

Мы разговариваем шепотом. Фили все теснее прижимается ко мне, и я начинаю гладить ее по плечу. Я чувствую, как она вся дрожит от моей ласки. Я слышу, как она шепчет:

— Меня никто еще так не ласкал… Никто… Никогда… Почему ты меня ласкаешь?

Опять никто… Опять никогда…

— Не знаю, Фили. Я и сам не знаю почему… Мне просто захотелось тебя приласкать…

— Только и всего… тебе просто захотелось… А я думала… Нет, я ничего не думала…

В ее голосе звучит сожаление. Она встает и идет к окну. Она смотрит в окно… За окном свистит ветер и раскачивает ветки деревьев. Свистит ветер, и шумит дождь…

Дождь и ветер…

Дождь и ветер…

Дождь и ветер…

Я снова подхожу к Филимоне. Я пытаюсь ее обнять. Но она отталкивает меня.

— Нет, я не хочу. Не хочу, чтобы ты меня обнимал…

— Ладно, ладно, — грустно говорю я. — Не хочешь, не надо. Человек может прожить и без поцелуев… Человек может прожить и без любви…

— Человек может прожить и без любви, — подтверждает Филимона. — Но что это за жизнь? Лучше уж совсем не жить… Ты помнишь Орзу?

— Да, разумеется.

— За шесть лет жизни со старым армянином она родила шесть раз. Она родила трех мальчиков и трех девочек. Когда она родила шестого ребенка, ее армянин умер. Он умер, так и не поцеловав ее ни разу… ни одного разу… Родить шестерых детей человеку, который ни разу тебя не поцеловал…

В родном селе Омида я учился в школе не только с Филимоной — в нашем классе училась и Орзу. Филимона была дочкой бедного крестьянина, в то время как Орзу…

Большой, хорошо убранный двор у речки. Сад с множеством фруктовых деревьев: яблони и груши, шелковицы и орехи… И в этом живописном дворе — просторный домик кузнеца со светлыми большими окнами, всегда чисто выбеленный, опрятный… Кузнец был мастером своего дела, но дом держался трудами его жены — высокой, светловолосой женщины с голубыми глазами. Она была из дальних краев, и звали ее как-то не по-нашему — не то Хэди, не то Нана — я уже сейчас не помню. Но я до сих пор помню ее глаза — голубые, яркие; таких ярких голубых глаз я никогда больше не встречал в жизни. А волосы у жены кузнеца были желтые и напоминали спелый овес… Девушка, с которой я учился в школе, была очень похожа на мать — такая же голубоглазая, желтоволосая. Поэтому мы и прозвали ее Орзу [2] Овес (румынск.) . . Она не обижалась, ей даже нравилось это прозвище, и оно закрепилось за ней — иначе ее уже никто не называл.