Захария Станку - Ветер и дождь

— Я думаю, что эти трое так же поедут в Темею, как я в Иерусалим поклониться гробу господню.

— А куда же они, по-вашему, направились?

— В Извоаре. Их потянуло в женский монастырь. А может, и в другое злачное место. Этого мы пока не знаем. Но твердо надеюсь, что в конце концов узнаем…

Майор Радулиан ушел, Лику Орош разложил передо мной карту уезда, и мы стали вместе отмечать села, в которых никто из нас еще не успел побывать.

— Вот северная часть уезда, — сказал Орош. — Все нужные нам пункты находятся на севере от Телиу.

Он вызвал дежурного и отдал распоряжение, чтобы шофер, привезший доктора из Бухареста, приготовил свой газик для поездки по уезду. Он предложил, чтобы мы отправились на север вместе. Если нам повезет, мы еще сегодня успеем добраться до села Осика, а к ночи вернуться в Телиу.

Мы уже сидели в машине, когда к нам подбежал запыхавшийся Гынж, один из молодых Гынжей, рыжеватый молодец, косая сажень в плечах, и попросил, чтобы мы взяли его с собой.

— А откуда тебе известно, куда мы собрались? — спросил Орош.

— Мне ничего не известно, — ответил молодой Гынж. — Но я ведь знаю, что происходит в уезде. Куда бы вы ни поехали, лучше ехать вчетвером, чем втроем…

— Ладно, садись, — сказал Орош.

Мы выехали из города, и тут выяснилось, что наш водитель сам родом из Телиу и хорошо знает уезд, так что нам не нужно было показывать ему дорогу.

…Машина неслась по шоссе, разбрасывая брызги грязи. Было холодно, сыро, темно от тучи. Наши шапки и пальто скоро намокли, несмотря на брезентовый кузов машины. Мы с Орошем инстинктивно прижались друг к другу, чтобы согреться. Я закурил. От холода руки мои посинели…

Мы долго ехали молча. Потом понемногу разговорились.

— Мне понравилась теория Бэрбуцы, — сказал Орош. — Виноват Антонеску. Самое большее, оба Антонеску виноваты. Только они двое. А все остальные — невинные овечки. Так что в нашей стране все люди, абсолютно все — хорошие, честные и добрые граждане. Как братья Чиорану, например. Они ведь тоже люди с чистой совестью…

Мы разговорились о людях, правивших раньше, страной. О политических деятелях тридцатых и сороковых годов. Потом заговорили о генерале Антонеску. Орош спросил:

— Ты видел его? Ты ведь был журналистом. Наверное, знал этого генерала?

— От личного знакомства с ним бог меня избавил, — сказал я. — Но я видел его дважды. И как ни странно, оба раза в зале суда, и оба раза он сидел на скамье подсудимых.

— Два раза? — переспросил Орош. — Почему же два? Я знаю только об одном процессе Антонеску: его судил Народный трибунал за военные преступления и приговорил к смертной казни…

— У него был еще один процесс. В 1934 или 1935 году. Я уже сейчас точно не помню…

— Тоже политический?

— Нет… Тогда было другое…

Ты червя попробуй сглазь —

У червя ведь нету глаз,

У червя ведь нету глаз…

В те годы я был начинающим журналистом и целиком находился во власти тех совершенно особых переживаний, которые испытывают все молодые люди, чье имя уже мелькает в печати.

С утра до вечера, а иногда и по ночам я метался по городу в поисках материала для своей газеты. Тогда читатели бухарестских газет требовали каждый день сенсационных новостей, и все редакции соревновались в поисках сенсаций.

— Где нам взять столько сенсаций? — спрашивали мы у своего редакционного начальства.

— Где хотите! — отвечал секретарь моей газеты. — Если ничего не происходит — придумывайте, изобретайте… Придумайте какую-нибудь войну, где-нибудь подальше, скажем в Латинской Америке. Сообщите о появлении какой-нибудь кометы. Сделайте так, чтобы в Черном море или на Дунае появилось какое-нибудь чудовище.

Лично мне казалось, что уже невозможно придумать ничего нового, тем более что все слова, которыми мы пользовались, давно уже стерлись и потускнели от частого употребления. Каждый день мы делали вид, что критикуем правительство, но это уже никого не волновало. Меньше всех беспокоилось об этом само правительство. У меня создалось впечатление, что не только мы, репортеры, но и читатели устали. И вот когда в Мюнхене произошло восстание гитлеровских штурмовиков под руководством Рема, это на несколько дней оживило страницу с последними известиями. Прибытие Адольфа Гитлера в Мюнхен и расправа, которую он учинил над бывшими сообщниками, убийство Рема, обвиненного в гомосексуализме, — все это могло дать богатый материал для сенсационных очерков. Но для этого нужно было съездить в Мюнхен. И вот я явился в германское посольство с паспортом в руках и попросил визу для въезда в Германию.

— Нечего вам делать в Германии, — сказал секретарь посольства. — Вы автор очерков, направленных против национал-социализма. Ваше отношение к фюреру нас тоже не устраивает. Словом, ваши статьи не доставляют нам никакого удовольствия.

— А я ведь их пишу не для того, чтобы доставить вам удовольствие…

Итак, пришлось мне писать свои репортажи о событиях в Германии, не покидая бухарестской редакции и не располагая никакой другой информацией, кроме той, которую передавали западные телеграфные агентства. А полагаться на такую информацию было рискованно. В те годы на Западе очень многие благодушно относились к Гитлеру и занимались дезинформацией. В печать, правда, уже просочились сведения о нацистских концентрационных лагерях, но далеко не все в это верили. Не было доказательств. Многие, очень многие еще не понимали, что такое фашизм. Были, конечно, и люди, которые все понимали.

— Вы думаете, что Гитлер не удержится у власти?

— Да, Гитлер потерпит поражение. Но произойдет это нескоро. До того как гитлеризм потерпит поражение у себя на родине, он развяжет войну и причинит большие беды другим, народам. Гитлеризм рухнет только в результате военного поражения…

— Германия будет воевать? Это преувеличение. Вы смотрите на будущее слишком мрачно. Все еще обойдется…

Я принадлежал к тем людям, которым казалось, что доказательства уже есть. Но многие нам не верили:

— Вы преувеличиваете… Гитлер нуждается в некоторых экономических уступках. Как только он их получит, он успокоится. Он, конечно, бесноватый. Но даже бесноватые в определенных условиях становятся смирными и послушными…

Теория о том, что Гитлер «успокоится», «утихомирится» и станет пай-мальчиком, была довольно распространена в Европе. «Дайте ему хоть что-нибудь из того, что он просит, и вы увидите — он успокоится». «Собака лает — ветер носит… Гитлер только угрожает, воевать он не отважится».

Ответственный секретарь редакции рассуждал несколько иначе:

— Прекрати заниматься Гитлером. Статьи об угрозе новой войны пугают читателей. Читателям не нравится, когда их пугают. Читатели любят, чтобы их успокаивали. Они скорее согласны проглотить заведомую ложь, успокаивающую нервы, чем узнать правду, которая вызовет у них бессонницу. Да, именно так: читатели сами не хотят знать правду. Ведь правда заставит их что-то предпринять. А люди ленивы — они любят полагаться на авось…