Захария Станку - Ветер и дождь

Гид показал нам квадратное строение с низкой кирпичной трубой и сказал:

— Это крематорий.

— В нем сжигали мертвых?

— Да… Но иногда не только мертвых…

— Какой огромный лагерь!

Гид усмехнулся:

— Нет. Он совсем не был огромным. Он занимал всего шестьдесят шесть гектаров. В нем было всего двадцать семь сторожевых вышек. В гитлеровской Германии были лагеря гораздо более крупные, чем этот.

— В каждой сторожевой вышке — охранник?

— Натюрлих. Солдат с автоматом и пулеметом.

— А вон те остатки какого-то огромного здания? Это что?

— Там был ракетный завод. Там изготовлялись бомбы и ракеты «фау». Завод был построен в непосредственной близости от лагеря с расчетом, что его не будут бомбить, чтобы не убивать заключенных. Расчет не оправдался. Когда союзники бомбили завод, было убито и много заключенных.

— Значит, союзники все же бомбили и вас?

— Да. Некоторые бомбы угодили в лагерь.

— Здесь содержались только немецкие заключенные?

— О нет. Вот на этой мемориальной доске все написано: здесь погибли бельгийцы, французы, норвежцы, поляки, болгары, румыны, голландцы, чехи, итальянцы, граждане Советского Союза, люди из Югославии, Венгрии, граждане…

Под мемориальной доской лежал венок с засохшими желтыми розами…

Мы спешили в больницу к товарищу Цигэнушу. И я снова услышал голос Розы:

— О чем ты так задумался? По-моему, мы идем не в ту сторону.

Я стряхнул с себя воспоминания, как сон.

— Да, верно. Мои мысли были далеко отсюда. Я и не заметил, как мы сбились с пути.

Я остановил прохожего и спросил, как нам пройти к больнице.

— Идите направо, — сказал он. — Потом сверните налево и идите прямо, все время прямо, пока не выйдете к больнице.

Я снова услышал голос Розы:

— Пожалуйста, возьми меня под руку.

Видя, что я заколебался, она продолжала с улыбкой:

— Не бойся… Теперь я уже не спрошу, почему ты меня не целуешь… Мои губы стали горькими. Да и твои, наверно, не слаще.

Мой гид и мой спутник Фингл подвели меня к стенду с фотографиями.

— Вот Гитлер с маршалом Петэном, — сказал гид. — Они были друзьями.

— Победитель и побежденный. Фашизм их объединил.

— Вот карта Германии. Стрелы показывают, куда были направлены удары германской армии.

— А разве были такие пункты, куда гитлеровская армия не пыталась бы направить свой удар?

— Это верно. Она действовала во всех направлениях.

— Скажите, с какой целью была устроена эта экспозиция?

— Чтобы все видели…

— И только?

— А разве этого мало? Если людям не напоминать о прошлом, они быстро все забудут. А когда люди забывают прошлое…

Это была чистая правда. Я очень хорошо знал, что это правда: люди часто склонны забывать именно то, о чем следовало бы хорошо помнить. Но как долго можно помнить прошлое? Сколько лет? И когда человек получает наконец право забыть то, что ему больно вспоминать?

Целая стена с фотографиями. Зловещие фотографии. Гитлеровские танки в Польше. Гитлеровские танки во Франции. Танки в Бельгии. Танки в Югославии. Танки в Греции. Танки в Норвегии и Дании. Танки в Северной Африке. Танки… Всюду немецкие танки… «Пантеры», как их называли немцы. «Пантеры»… Всюду «пантеры». И всюду рядом с орудиями смерти — солдаты в касках. Улыбающиеся, веселые солдаты Гитлера. Почему они такие веселые? Почему смеются? Они смеются над странами, по которым прошли своими танками. И еще: они смеются над мертвыми. Над убитыми. Над теми, кого они сами убили… Победители всегда смеются. Меня это не удивляло и не пугало. Но еще ребенком я узнал, что черепа тоже смеются. Человеческий смех длится несколько мгновений. А черепа смеются вечно… вечно… вечно…

Мы осмотрели еще одну стену с фотографиями. Потом стенд с диаграммами. Потом еще один, на котором были фотографии, сделанные самими гитлеровцами на оккупированной ими территории.

Польский город. Центральная улица. По ней ведут на расстрел группу людей. Обреченных охраняют солдаты СС. Впереди женщина с маленьким мальчиком. Ему лет восемь, не больше. Мальчик шагает с поднятыми руками. Он пленник Великого рейха. Дюжий эсэсовец подгоняет мальчика. Эсэсовец вооружен ручным пулеметом. У мальчика, которого ведут на казнь, на лице застыло отчаяние. Эсэсовец весел. Он доволен миром и собой. Он доволен всем на свете, особенно тем, что сейчас он застрелит восьмилетнего мальчугана. Ну как тут не веселиться?

— Солдат смеется… И этот солдат смеется…

— Натюрлих… Но пойдем дальше. Вот фотографии казней, которые совершались в Виннице. Там был лагерь уничтожения.

На фотографии изображен ров, наполненный трупами. На краю рва несколько эсэсовцев. Среди них — пленник — маленький человечек с небритым лицом.

— Чего он дожидается?

— Пули, натюрлих…

— А солдат смеется. Он весело смеется при мысли, что сейчас он прикончит еще одного человека, вот этого маленького человека с заросшими щеками…

— Натюрлих… Натюрлих…

— Почему натюрлих?

— Так обычно говорят: натюрлих…

Другая фотография: еще одна группа мужчин и женщин, которых ведут на казнь. Впереди старушка и совсем маленький мальчик. Старушка идет мелкими шажками; видно, что ей трудно идти; мальчик одет в старое клетчатое пальто, очень рваное и помятое.

— Их ведут на казнь?

— Натюрлих… А куда же еще?

Еще одна фотография. В поле валяются трупы женщин и детей. Женщины все молоды… Детям по два-три года. Все убитые лежат на этом поле уже не первый день, это видно по их лицам. Я смотрю на эту фотографию, и меня охватывает отчаяние. Но я не могу оторвать от нее глаз. Я должен видеть. Я обязан видеть. И я осматриваю подряд все стены этого ужасного музея, который был когда-то лагерем. Вот шестеро эсэсовцев закапывают живьем человека. Они его уже закопали. Над поверхностью земли осталась только голова. Лоб у человека, которого закапывают живым, высокий. У него черные густые волосы. Глаза широко раскрыты. Глаза еще живы. В них страх. Огромный страх.

— Они его так здесь и оставят? Он умрет от голода и жажды?

— Натюрлих…

— Почему натюрлих? Почему обязательно натюрлих?

— Не знаю, товарищ… Так принято у нас говорить… Ничего не поделаешь, так принято…

Гора… Сложенная из камней? Нет. Она сложена из обуви убитых. Рваная, латаная и перелатаная. Кому нужна такая обувь? Но существовал приказ Гитлера: «Не должно быть никаких потерь. Все употребить в дело». У них и в самом деле ничто не пропадало. Кроме человеческих жизней. Кроме городов, которые строились веками.

Я всегда любил деревья. Но вот дерево, которое вызывает у меня совсем другие чувства. На его могучих ветках висят не плоды, а люди. Множество людей — мужчины и женщины. Их повесили. Рядом другая фотография — документы. Переписка между концерном «Фарбениндустри» и начальником лагеря. «ИГ Фарбениндустри» просит у начальника лагеря прислать 150 заключенных женщин. Они нужны для проведения опытов с новыми химическими препаратами.