Захария Станку - Ветер и дождь

— Можно было продавать людей заводам и трестам?

— А почему бы и нет? Начальник лагеря запросил за каждую узницу, отданную в распоряжение «Фарбениндустри», 200 марок. Но концерн хотел получить женщин подешевле. Помирились на сумме 170 марок за каждую женскую голову. И сделка состоялась. Натюрлих…

— Снова натюрлих?

— Натюрлих… Дело ведь происходило во время войны. А во время войны все возможно. Во время войны все натюрлих…

Я обращаюсь к своему спутнику, к господину Финглу, к неутомимому господину Финглу, который привез меня сюда.

— Господин Фингл, что стало с женщинами, проданными концерну «Фарбениндустри»?

— Они умерли.

— Все?

— Натюрлих.

По мнению нацистов, этот факт уже не имел никакого значения, потому что женщины все равно были осуждены на смерть.

— Кто их осудил на смерть?

— Как кто? Режим.

— И опыты продолжались?

— Разумеется. Вот письмо дирекции «Фарбениндустри», в котором они просят прислать им новую группу женщин.

— И комендант лагеря, разумеется, выполнил новый заказ?

— Натюрлих…

Еще одна фотография. Снова убитые. Но эта фотография несколько отличается от других. Поле, на котором лежат трупы, почему-то находится под охраной солдат СС. Я не могу понять, что это означает: неужели кто-то опасался, что мертвые могут убежать?

— Не знаю, товарищ. Ничего не могу вам сказать по этому поводу. Не знаю…

Снова дерево. Уже не одно, а несколько. Это сад. Старый прекрасный сад с прекрасными ветвистыми деревьями. И на всех деревьях повешенные. Женщины. Только женщины. Среди них есть и старухи. Но большинство повешенных женщин молоды, очень молоды, Их волосы падают на плечи.

Вот фотографии, сделанные на оккупированной территории Советского Союза.

— Вы слышали о Зое Космодемьянской?

— Да, слыхал.

— Вот, посмотрите, как ее вешают гитлеровские солдаты. Они тоже смеются…

Я смотрю и на эту фотографию. Я вижу красивую девушку с гордым лицом. Ее вешают солдаты Гитлера. За что?

Виселица стоит на заснеженной земле. Небо покрыто тучами. Небо тоже белое, зимнее… Девушка, которую сейчас повесят, смотрит на меня с фотографии. Она очень похожа на свою мать. Я как-то видел мать этой девушки в аэропорту, в Праге. Я даже познакомился с ней. У девушки, которую сейчас повесят, на груди табличка. На ней что-то написано, но я не могу разобрать слов. Вокруг виселицы топчутся солдаты и офицеры. Их много… И все они собрались здесь, на заснеженном поле, чтобы посмотреть, как будут вешать русскую девушку. Все они, наверно, оставили дома сестер, дочерей, молодых жен. И вот они собрались, чтобы повесить девушку. Или чтобы посмотреть, как будут вешать девушку.

Чтобы посмотреть, как будут вешать девушку…

Чтобы посмотреть, как будут вешать девушку…

В Орадуре трупы и пепел… Трупы и пепел в Лидице… Трупы и пепел там, где когда-то было варшавское гетто… Трупы и пепел во всех странах, оккупированных солдатами Гитлера… Трупы и пепел во всех оккупированных городах…

Хайль…

Хайль…

Хайль…

— Почему хайль? Почему всегда хайль?

— Не знаю, товарищ… Так было принято…

Люди, тесно прижавшиеся друг к другу, как сардины в банке…

Люди, работающие под охраной солдат СС…

Люди, закованные в кандалы…

Убитые…

Снова убитые…

И снова убитые…

Штабеля трупов…

Горы трупов…

Этих людей расстреляли.

Этих повесили.

Этих удушили газом.

Пули, газ и виселица.

Хайль…

Хайль…

Хайль…

— Почему хайль? Почему столько жертв?

— Не знаю, товарищ…

— Нагайки, хлысты! Я никогда не видел столько хлыстов…

— Многих заключенных засекали до смерти. Видите? Здесь все сохранилось. Вещественные доказательства. Вот веревки, на которых вешали.

Я снова останавливаюсь, чтобы получше разглядеть одну необычную фотографию. На ней ребенок по имени Стефан Цвейг. Странное совпадение. Точно так же звали знаменитого писателя. Стефан Цвейг, изображенный на фотографии, родился в 1942 году. Он был самым молодым обитателем лагеря.

— Он жив?

— Нет.

— Он умер в лагере?

— Да.

— Его убили?

— Натюрлих…

…Новая фотография. На ней тоже дети. Их много. Им всем по четыре или по пять лет. И у всех на руке татуировка — лагерный номер.

Наш гид добросовестно выполнял свои обязанности. Он не пропустил ни одной детали, ни одного экспоната. Он показал нам и абажуры.

— Что это за абажуры?

— Посмотрите внимательно.

— Я смотрел… На одном абажуре идиллический рисунок — пастух и пастушка. На другом — древнегерманский волк.

— Рисунки выполнены хорошо. Отличные рисунки.

— Натюрлих. Они сделаны на человеческой коже. Это ведь не простые абажуры. Это те самые, которые фигурировали на Нюрнбергском процессе.

Наконец мы заканчиваем осмотр. И выходим на свежий воздух. У меня кружится голова. Я глубоко вздыхаю и пытаюсь успокоиться. Но это напрасно. Еще рано успокаиваться. Мы еще не все видели. Мы еще не прошли все круги ада. Господин Фингл показывает мне какую-то постройку. На вид ничего особенного: небольшой дом с тремя окнами. Крыша под красной черепицей. Вся постройка окружена высоким глухим забором. Очевидно, там есть и двор. Но отсюда его не видно.

Мы входим во двор. Он покрыт мелкой галькой. Очень аккуратный дворик. Но именно здесь стояла главная виселица. Именно здесь вешали… Гид начинает что-то рассказывать. Он делает какие-то непонятные жесты. Скорее всего, он объясняет, как именно вешали. Но я его уже не слышу. Я не могу больше ничего слышать. Видеть я еще могу. Глаза открыты. Нельзя ведь средь бела дня закрывать глаза. Но слышать я уже не могу.

Хайль…

Хайль…

Хайль…

У забора стоят два больших ящика, покрытых цинковыми крышками.

Я их вижу. Я не могу их не видеть. И краем уха слышу объяснение гида: сюда свозили трупы тех, кого убивали в других секциях лагеря.

— Почему именно сюда?

— Сейчас вы увидите, товарищ. Вы все увидите.

Прежде чем войти в подвал дома, куда приглашает нас гид, я снова смотрю на виселицу. И почему-то отмечаю в уме количество крюков. Их шесть… Всего шесть… Но на них повесили сотни, быть может, тысячи заключенных.

Необыкновенный господин Фингл приглашает меня осмотреть широкое окно, от которого отходит нечто похожее на жестяной желоб, ведущий в подвал. Что это за желоб? Очень простой желоб: по этому желобу сбрасывали в подвалы трупы. Таким способом обычно пользуются при погрузке товаров. Трупы бросали, как пакеты или ящики. — А в подвале? Что происходило в подвале?

— Идемте, я вам покажу, товарищ. Сейчас вы все увидите. Идемте.

Зачем я пошел?

Мы спустились в подвал. Это было довольно просторное, хотя и низкое помещение. В потолке я увидел крюки. Их было много, тридцать-сорок штук. Кое-где стояли скамеечки. Почему скамеечки? Потому что некоторых заключенных привозили сюда, когда они еще дышали. Казнь происходила здесь. Это был своего рода конвейер. Один заключенный помогал казнить другого. Потом его самого казнил следующий. И так далее… И так далее… Пока заполнялись все крюки. На каждом крюке висел человек… На каждом крюке… Человек…