Захария Станку - Ветер и дождь

Я почувствовал, как задрожала рука Розы. Мы продолжали шагать по разбитому тротуару и прислушиваться к своим шагам. Тьма над городом все сгущалась. Черные деревья, приземистые домики с потушенными окнами — все это в темноте выглядело странно и даже фантастично. В моем уме теснились воспоминания и картины, виденные когда-то давно. Они сменяли друг друга по странным и неизведанным законам ассоциаций. Я был уверен, что нечто подобное происходит и с Розой. И я сказал то, что легче всего было сказать, простую банальную фразу:

— Ты много страдала, Роза.

— У нас есть поговорка: «Не дай бог человеку испытать все, что он в силах вынести». А я вынесла больше, чем может вынести человек. Одному только богу известно, сколько я вынесла…

— Богу? Нет, Роза. Бог тут ни при чем. Все это сделали люди. Бога никто не видел. Бога никто не слышал. Бог уже давно не вмешивается в дела людей…

Мне трудно было говорить. Губы у меня запеклись. Но я говорил и говорил, не останавливаясь, только чтобы не молчать, а вовсе не для того, чтобы высказать до конца все, что было у меня на душе. Мои слова о боге, в сущности, были лишены всякого смысла. Я сказал их потому, что должен был продолжать говорить. Я разговаривал, как подросток, которому нравится поза философа. Казалось бы, я давно уже вышел из этого возраста. Но, как видно, кое-что от подростка во мне еще сохранилось.

В наших сердцах все еще жила любовь к жизни. И стремление к счастью не умерло в нас, несмотря на все испытания. Ощущение, что мы выжили и, несмотря ни на что, продолжаем жить, граничило с ощущением чуда. Особенно для Розы, которая прошла через Бухенвальд. И мы продолжали дышать, жить, говорить. Ни я, ни Роза не хотели ничего забыть. Мне даже казалось, что моя энергия, мое страстное желание продолжать борьбу за лучшее будущее, мое упорство и твердое решение отдать этой борьбе всю свою жизнь были основаны именно на том, что я не желал забыть. Корни будущего следовало искать в прошлом. Я ненавидел это прошлое. Ненавидел и презирал все, что было связано с преступлениями прошлого. И хотел окончательно его похоронить. Я продолжал жить. И Роза была жива. Тысячи из тех, кто видел и пережил это проклятое прошлое, все еще жили. И продолжали борьбу. Борьбу против прошлого. Потому что не только мы продолжали жить. Были живы и силы зла. Те люди прошлого, которые совершали это зло. Еще жили бывшие политиканы и бывшие генералы, бывшие тюремщики и бывшие палачи. Преступники продолжали жить. Они выжили. Более того, они были готовы снова убивать. Они были готовы начать все сначала. Все, что я видел в последние дни, все, что пережил здесь, в Телиу, свидетельствовало об этом достаточно красноречиво.

— Как ты думаешь, будет когда-нибудь мир на земле? Настоящий мир. Спокойный и безмятежный.

— Я уверен в этом. Такой мир обязательно наступит. Но не так скоро, как думают многие из наших товарищей. Не так скоро, как нам бы хотелось. Пройдут еще годы. Будут еще баталии. Может быть, даже войны. Да, да, не исключено, что, прежде чем человечество установит наконец прочный мир, людям придется еще повоевать…

— Стало быть, в нашей жизни покоя уже не будет? Это ты хочешь сказать?

— Да, Роза, именно это. Такова наша судьба. Такова судьба нашего века.

— Если подумать хорошенько, это не такая уж плохая судьба. Да, да, может быть, она не так уж и плоха, как это нам часто кажется. Ведь мы видим, как меняется мир. Мы свидетели рождения нового… Такой грандиозный спектакль должен быть чем-то оплачен. Входной билет на такое зрелище стоит дорого, очень дорого. Многие заплатили за него своей жизнью. Они заплатили самую высокую цену.

Войдя в палату, мы застали Сармизу у койки Цигэнуша. Похоже было на то, что она не отлучалась от него ни на минуту. Цигэнуш спал и стонал во сне.

— Он давно спит? — спросила Роза.

— Да.

— Не просыпался?

— Ни разу. Он спит крепко, очень крепко.

— Это хорошо, товарищ Сармиза. Это очень хорошо.

Клементе Цигэнуш спал, а Сармиза тоже вспоминала свое прошлое и жизнь тех, кто был ей дороже всего на свете.

Белая приземистая хата. А за ней река Арджеш. Вечно бегущая вода. С другой стороны хаты — село. А за селом — поле, широкое, кажущееся бесконечным, зимой покрытое белой пеленой снега, а весной и летом травой, колосистым морем пшеницы и ржи, высокими стеблями кукурузы и подсолнечника. На самом горизонте, на востоке, длинный ряд тополей. Весной тополя зеленели и оставались зелеными до поздней осени. Когда убирали кукурузу, тополя начинали желтеть, напоминая издали тонкие языки пламени, дрожащие на ветру. На берегах Арджеша вечно гулял ветер.

Суровое и всегда нахмуренное лицо отца.

Мягкое, но тоже почти всегда хмурое лицо матери.

Здесь, в деревне на берегу Арджеша, Сармиза провела свое детство. Здесь же она научилась отличать добро от зла, радость от печали, смех от плача, день от ночи.

Ее родители редко смеялись. Но и не плакали. Она ни разу не видела. Что бы ни случилось, они не плакали. Так уж было заведено в крестьянских семьях.

Сармиза вспоминала и о своих первых товарищах. Но чаще она вспоминала о весеннем солнце; о реке, в которой купалась; о траве, по которой бегала босиком; о деревьях, по которым лазала, как белка; о журавлях и цаплях, свивавших гнезда на крышах деревенских хат и таскавших туда ящериц и рыбешек в клювах; о перепелах и куропатках; о зайцах и кроликах; о соловьях…

За избой, на скотном дворе, где остро и кисло пахло навозом, жили волы — очень тощие, вечно что-то жующие; был там и плуг, старый и неимоверно тяжелый, и косы, тоже старые, изъеденные ржавчиной, и повозка, ветхая, из кое-как пригнанных досок. Собака, шнырявшая по двору, тоже была костлявая и дряхлая. Воспоминания Сармизы о детстве были пестры, но все они были окрашены бедностью. Среди первых слов, которые она услышала и запомнила, постоянно было и это слово: бедность.

— Бедность нас заедает…

— Бедность нас загубит…

— Как нам избавиться от бедности? Ума не приложу.

— Невозможно от нее избавиться…

— В нашем роду все были бедняками. И отец и дед…

— И в моем роду то же самое…

Однажды около их дома появилось несколько человек, одетых по-городскому. Они вызвали отца и что-то ему сказали. Она слышала, но не поняла ни слова. А отец понял. Он сначала побледнел, потом лицо его почернело. Подняв кулаки к небу, он закричал навею улицу. Казалось, он готов был наброситься на пришельцев, но их было много, и они не боялись отца. Они сами на него закричали, потом один из них, в синем мундире, в синей шапке с козырьком и с ружьем в руках, ударил отца прикладом, и отец упал. Синий человек, которому помогали и другие, связал отцу руки и оставил его на земле связанным. Потом один из пришельцев стал бить в барабан, и вскоре у дома собралась большая толпа.