Захария Станку - Ветер и дождь

— Дай мне руку, отец…

Пока они дошли до первой мощеной улицы, все трое успели покрыться грязью. День был ясный, солнечный, но уже холодный. Сармиза дрожала от холода, только рука, которую держал отец, согрелась, и от нее распространялось тепло по всему телу.

Солнце, стоявшее над головой, было то же, что светило над рекой Арджеш. И все же ей казалось, что городское солнце — совсем другое: печальное, мрачное. Может, этому солнцу не нравилось освещать столько мусора и отбросов, столько грязи, столько покосившихся домиков с худыми крышами.

— Вот ваша комната, — сказал господин Амброзие Пайку. — Получайте ключи. Но смотрите не разводите здесь грязь, а то хозяин рассердится.

— Спасибо за комнату, господин Пайку. Не извольте беспокоиться, моя жена — чистюля, и дочка тоже будет ей помогать.

У мира нет границ.

Границы есть у жизни.

У мира нет границ…

Стены крохотной комнатенки были покрыты плесенью. Вся мебель состояла из столика, двух стульев и кровати из досок. Была и железная печурка с конфоркой, на которой могли уместиться два горшка. Зеленая плесень на стенах напоминала траву. Но это была странная зелень, темная и гнилая, и от нее плохо пахло.

Двор был узкий и длинный. Сюда выходили двери всех комнат. Их было много, и все они вытянулись в один ряд под латаной и перелатаной крышей. Посреди двора возвышалась колонка водопровода. Немного поодаль стояла дощатая уборная, одна на весь дом.

К этому двору примыкали другие, с такими же бедными домами. В каждом из них жило несметное количество народа. Все жильцы их дома, как и жители соседних домов, были ненамного богаче крестьянской семьи с берегов Арджеша. Все, что Сармиза видела кругом, говорило о бедности, все словно было пропитано насквозь запахом бедности, даже воздух был какой-то удушливый.

В деревне бедность была все-таки слегка прикрашена зелеными лугами, травой, деревьями и цветами, В деревне бедность была веселой и болтливой, как вечно куда-то бегущие воды Арджеша. Но здесь, на окраине большого города, бедность была неприкрашенной и голой, она выпирала наружу, бросалась в глаза, одурманивала своими тяжелыми запахами. Дети, которых она видела в своем дворе и в соседних дворах, были худые, изможденные, с болячками на лицах. Они никогда не вытирали носов, да, вероятно, никогда и не мылись по-настоящему.

Каждый жил здесь сам по себе, как мог и как ему подсказывало собственное разумение. Но Сармиза была любопытна — ей хотелось узнать побольше о жизни окраины, которую здесь называли «магала». И она предприняла несколько вылазок на окрестные улицы. К тому времени она уже смутно понимала, что в магале ей, вероятно, придется провести всю свою жизнь.

И вот, слегка робея, она пустилась в путь и дошла до самого конца той улицы, на которой они жили. Потом перешла на другую и ее прошла до самого конца. Она боялась заблудиться и старалась запомнить дома, стены, ворота, мимо которых шла. Но улицы мало чем отличались одна от другой, всюду было одно и то же. В некоторых дворах росли акации. Но акации магалы, хилые и жалкие, были совсем не похожи на те, что росли в деревне. Их сухие ветки, покрытые болячками, чем-то напоминали худые руки и ноги местных детишек. Лабуш неизменно сопровождал ее в этих вылазках. Казалось, он тоже знакомится с магалой, учится отличать обычных людей от живодеров, стремящихся его погубить.

Наступила зима, и мать спросила отца:

— Есть у нас дрова?

— Откуда?

— Что же мы будем делать, когда придут морозы?

— Дрожать…

Но до наступления морозов отец все-таки умудрился заработать немного денег на дрова. Он чистил снег, колол дрова, таскал пакеты и ящики лавочникам, и в конце концов они смогли запастись дровами. И зима прошла… Хочешь этого или не хочешь, а время идет и все проходит. Проходит и зима. А после нее наступает весна. Потом лето… А когда и лето проходит… господи, когда проходит лето, снова наступает осень. А за ней снова зима. Но что тужить, когда знаешь, что все проходит, зима тоже пройдет…

Когда пришла весна, они снова переселились на огородный участок господина Пайку. И снова увидели траву и ощутили солнечное тепло.

Она уже не помнит точно, что было потом. Не помнит, почему они в конце концов расстались с господином Пайку. Семья Чиобану — все трое, точнее, все четверо — снова отправилась искать работу. Они пошли через весь город, глядя на красивые большие дома, и снова дошли до магалы. Но это была уже другая магала, хотя и очень похожая на первую. Здесь она впервые услышала от отца новое, незнакомое слово «фабрика».

Вскоре она увидела, что отец надел поверх своей рубахи просторную синюю блузу рабочего.

— Буду трудиться не покладая рук, — сказал отец. — Хочу научиться какому-нибудь ремеслу. Хорошо бы сделаться кузнецом!

— В твои-то годы? — спросила мать и печально покачала головой. — Это трудно. Тебе будет очень трудно.

— Мне всегда было трудно, — сказал отец. — Почему же теперь мне должно полегчать? Ничего, я привык к трудностям. Я повстречал здесь земляков, и они обещали мне помочь. Они тоже рабочие и давно уже научились ремеслу. Думаю, что я все-таки смогу стать кузнецом. Даже если придется работать по шестнадцать часов в сутки. Даже если я надорвусь на работе.

— Помоги тебе бог…

Комната, в которой они жили теперь, была такой же тесной, как и прежняя, однако на стенах не было плесени. А за окнами вечно гудели паровозные гудки и раздавался тяжелый грохот проходящих где-то поблизости железнодорожных составов. Вокруг их нового жилья уже не было свалок с гниющим мусором, зато было много пустырей. Это ее радовало. Но особенно радовался Лабуш. Он носился по пустырям с высунутым языком и добродушно лаял на детей.

— Что это за гудки, мама?

— Тут много фабрик, дочка. Вот они и гудят.

— А почему гудят поезда?

— Потому что тут неподалеку вокзал и станция. Сюда приходят поезда со всех концов страны. Вот они и гудят.

Они жили теперь в районе Гривицы, где были железнодорожные мастерские. Здесь кончалась столица и начиналось что-то другое, бог весть что. Это называлось Новый Бухарест.

Вскоре после того, как отец стал работать в железнодорожных мастерских, к ним стали приходить какие-то люди, с виду рабочие. Они являлись чаще всего по вечерам, и мать тут же брала ее за руку и уводила гулять, а чужие люди оставались с отцом. Что они там делали, она не знала.

— Ты уже, наверно, хорошо знаешь весь район, — говорила мать, — но все равно тебе нельзя гулять одной. Ты можешь заблудиться или попасться на глаза каким-нибудь плохим людям.

Мать показала ей мастерские — они тянулись вдоль улицы за высоким забором, и, казалось, нет им конца и края.

Потом показала ей вокзал, который назывался Северным. А потом и фабрику, на которой работал отец.