Захария Станку - Ветер и дождь

— Негуцу вы можете только соли на хвост насыпать…

Я отправился в примарию, позвонил в Телиу, связался с Орошем и рассказал ему про все, что случилось с нами в пути. Он выслушал меня и сказал:

— Жди у телефона. Через четверть часа я позвоню в Блажинь. Не отходи от телефона.

В ожидании звонка я разговорился с нотариусом, тем самым, который так искренне оплакивал смерть Мардаре.

— У нас люди настроены хорошо, — сказал он. — Все будут голосовать за коммунистов. Все до единого. У нас ведь тут все бедняки. А вот в других селах дело обстоит иначе. В других селах положение сложное. Очень сложное… Заранее ничего сказать нельзя.

Я слушал его и думал о своем. Партия послала меня в Телиу с заданием выставить свою кандидатуру в парламент и победить на выборах. Меня не спросили, хочу ли я ехать в Телиу. Мне сказали: так надо. И я поехал. И вот до выборов остался один день. Выйду ли я победителем? Может быть, и выйду. Но полной уверенности у меня не было. Могу и проиграть. Впрочем, суть не в том. Меня мучило другое: все ли я сделал, чтобы выиграть битву?

Я был одним из тех интеллигентов, которые пришли в партию, искренне желая принять участие в преобразовании мира… Но кто знает: может, прежде чем менять мир, нам нужно было попытаться изменить себя? Некоторые мои знакомые, которым я задавал этот вопрос, смеялись.

— Ты романтик, — говорили они. — Ты как был романтиком, так и остался. Теперь нужно другое. Смотри в оба: жизнь может помчаться вперед так быстро, что выкинет тебя из тележки…

Я спросил одного из них:

— Почему ты вступил в партию?

И человек этот, поэт Лучиан Бою, ответил мне с обезоруживающей искренностью:

— Как это почему? Да потому что лучше быть у власти, чем в оппозиции. Если тебе этого мало, я могу назвать еще несколько причин: потому что я хочу сделать себе имя. Потому что хочу жить лучше, чем живут другие. Потому что хочу жениться на красивой женщине.

— У тебя уже есть какая-нибудь на примете?

— Ну да! Это жена одного моего друга — роскошная женщина. Я давно уже живу с нею, а теперь она наконец уйдет от мужа и выйдет за меня.

— А как быть с моралью?

— Я же тебе говорил: ты неисправимый романтик. А теперь могу еще добавить — ты и дурак… Да, да, дурак! В самом прямом смысле этого слова. Что ж, по-твоему, коммунист не имеет права на личное счастье?

— Разве я об этом?

— А для меня счастье в этом и состоит. Счастье в том, чтобы иметь все, что пожелаешь. Хорошую еду, одежду, красивую женщину…

— Я не могу разделить твои взгляды, коллега.

— Да потому, что ты романтик. Романтик и дурак.

— Но ведь именно так рассуждают буржуи. Чем же мы от них отличаемся?

— Величием нашей цели…

Сколько ни плачь ты, сколько ни рыдай,

Мертвый не встанет уже из могилы,

Мертвый не встанет уже из могилы…

Нотариус села Блажинь, который ждал вместе со мной звонка из города, вдруг спросил:

— Что нам делать с вдовой Мардаре, товарищ? Что нам с ней делать?

— А что случилось?

— С тех пор как погиб ее муж, она места себе не находит. Она бродит по селу днем и ночью со своими детьми. Ходит из дома в дом… И лошадь… Несчастная лошадь Мардаре с отрезанными ушами ходит за ними следом. И все они не едят, не пьют. Ни лошадь, ни дети, ни вдова. Ставишь перед лошадью ведро в овсом — не ест. Вот они…

Толпа, стоявшая перед примарией, расступилась, и в образовавшемся проходе появилась вдова Мардаре с младенцами на руках. Она смотрела прямо перед собой, как смотрят слепые. А ведь она не была слепой. Впрочем, наверно, ее зрение все же ослабло. Это бывает от сильного потрясения. Это пройдет… Войдя в примарию, вдова обернулась. Лошадь шла за ней следом, но, дойдя до двери, остановилась. При виде меня у вдовы Мардаре на какое-то мгновение просветлело лицо. Но только на мгновение, она тотчас же снова нахмурилась. Она подошла ко мне вплотную, и тут я увидел, что глаза ее совершенно безумны. На нотариуса, который с жалостью следил за ней, она даже не поглядела. Она смотрела только на меня, на кандидата.

— Кто будет растить моих детей, — заговорила она, — кто их вырастит? А кто позаботится о лошади? Ты?.. Ты приехал сюда и всех нас погубил. Из-за тебя умер мой Мардаре. А теперь я слыхала, что умерли и другие. Из-за тебя. Слышишь, это из-за тебя я осталась вдовой. Из-за тебя, из-за вас, из-за коммунистов, остались сиротами мои дети. Как мы будем жить? Кто нас будет кормить?

Крестьяне, стоявшие во дворе примарии, услыхав голос вдовы, подошли к двери. На их лицах было написано жадное любопытство. Мне, наверно, нужно было что-то сказать. Но что тут скажешь?

— Из-за тебя умер мой муж, мой кормилец Мардаре, — продолжала вдова. — Он умер, чтобы ты стал депутатом. Он умер, чтобы ваша партия пришла к власти. Ты говорил, что вы, коммунисты, сделаете нас счастливыми. А кто вас просил об этом? Оставьте нас с нашими горестями и бедами. Оставьте нас в покое. Разве мы вас звали? Разве мы просили вас делать нас счастливыми?

Она припирала меня к стенке своим огромным, раздутым от болезни животом.

— Кто вас просил делать нас счастливыми? Кто? Когда? Вы принесли нам смерть. Да, смерть!

Боясь, как бы не было еще хуже, я молчал. Лишь сердце мое билось все сильнее. Но этого никто не видел. Да, сердца моего никто не видел. Я чувствовал себя оплеванным. Я был сам себе противен. Если бы разверзлась земля и поглотила меня, я бы не возражал… Ей-богу, я не стал бы об этом жалеть…

— Смерть принес ты в наше село, Смерть! Смерть!..

В ее словах была какая-то страшная правда. Я это чувствовал, хотя умом понимал, что она не права.

А она все повторяла: смерть, смерть, смерть… Все более слабым голосом, пока слово «смерть» не замерло на ее устах. Я подумал: сейчас она расплачется… Сейчас разрыдается, и ей станет легче.

Я не ошибся. Она расплакалась. Тогда я взял ее за плечи и слегка отстранил от себя. Нотариус помог мне усадить ее на стул. Перепуганные дети окружили мать, словно ей угрожала какая-то опасность. И даже лошадь, которая осталась за открытой настежь дверью, как будто тоже почувствовала, что с хозяйкой происходит что-то нехорошее, и легонько заржала, ударив копытом о порог. В этот миг в дверях показался Гынж. Он на ходу погладил лошадь по холке и направился прямо ко мне. По его лицу я понял, что он принес какую-то неприятную новость.

— Мотор, — сказал он, — мотор у машины совсем сдал. Так что мы теперь без машины. Именно теперь, когда она нам так нужна.

— Ладно, — ответил я рассеянно. — Когда надо будет уезжать, возьмем лошадей.

— Лошадь не машина, — глубокомысленно сказал Гынж. — Нам ведь надо объехать столько сел. Да еще поймать этого бандита Негуца.

Вдова Мардаре понемногу стала успокаиваться. Крестьяне, решив, что представление окончено, начали расходиться. Я посмотрел на часы — прошло уже часа два с тех пор, как я позвонил Орошу, а ведь он обещал перезвонить мне через четверть часа. Может, что-нибудь там случилось у них, в Телиу? Но что могло случиться в этот последний день перед выборами?