Захария Станку - Ветер и дождь

Гынж рассердился:

— А мы для этого и придали к власти, чтобы хороших людей стало больше. Чтобы все стали хорошими людьми. Все…

— А вы, вот вы, товарищ… Если вы так хотите, чтобы все люди стали хорошими, почему бы вам не начать с самого себя?

Этот вопрос застал Гынжа врасплох. Он даже растерялся:

— То есть как это? Я плохой? А чем это я плох? С чего вы взяли, что я плох?

— Вот вы сегодня убили двоих. Одним махом угробили двух человек.

Гынж, ожидавший, что его будут обвинять бог весть в чем, облегченно рассмеялся:

— Вот оно что! Вот что значит, по-вашему, быть хорошим человеком! Я должен был допустить, чтобы бандиты убили меня, нашего шофера и нашего кандидата? Тогда, значит, я был бы хорошим?

Нотариус не знал, что на это возразить. Он пробормотал:

— Я мечтал о другом мире, о братстве и дружбе…

— О мире, в котором каждая собака будет разгуливать с бубликами на хвосте? Так, что ли? Такого не бывает даже и в сказках.

Я разделил хлеб и вино на три части, вино разлил по кружкам, а хлеб разломил руками. Мы выпили, съели хлеб и почувствовали себя лучше.

Дождь за окном все лил и лил не переставая. Вдруг раздался телефонный звонок. Думая, что это звонят из Телиу, я снял трубку и услышал чей-то чужой разговор.

— Алло… Это ты, Ница?

— Так точно, я.

— Что у вас нового?

— Дождь. Льет как из ведра…

Голоса были еле слышны, а потом и вовсе смолкли. Я спросил нотариуса:

— Ты бы не мог достать где-нибудь рогожу?

— Рогожу? Где ее взять? Да еще сейчас, ночью. Вы же не захотите лечь на старую рогожу, полную вшей, товарищ депутат?

Гынж поправил его:

— Товарищ кандидат. Депутатом он еще не стал.

— Не стал, так станет. К завтрашнему вечеру будет уже депутатом.

— Если мы победим на выборах.

— А ты сомневаешься?

— А как же тут не сомневаться? Враги не дремлют, трудностей будет много.

Скверная была ночь. Именно в такие ночи людей посещают всякие кошмары. Непроглядная ночь с дождем и ветром.

Слабый свет лампы еле освещал наши лица. Нет уж, лучше совсем не спать, чем видеть какие-нибудь жуткие сны…

Я все же снял сапоги и остался только в носках, в теплых шерстяных носках ручной работы. Снял я и свой кожаный плащ и постелил его на полу, поближе к печке. Я лег на плащ и подтянул колени к подбородку; как говорится, свернулся «калачиком». Шофер последовал моему примеру. Только Гынж не хотел ложиться. Он занялся своими ручными гранатами; вытащил их из мешочка и несколько раз пересчитал. Нотариус сказал:

— Я, пожалуй, пойду, не буду вам мешать. Все-таки вам надо отдохнуть. А меня дома ждут жена и дети. Пока я не вернулся, никто не ляжет. Так уж у нас заведено…

— Сколько у вас детей?

— Семеро. Только семеро…

Ему, видно, хотелось поболтать:

— Когда я был молод и красив, я влюбился в одну девушку. В нее же влюбился тогда и покойный Мардаре. Девушка целый год думала и выбирала. Кончилось тем, что она выбрала его, Мардаре. Он был здоровее меня. И повыше ростом. Может, и умнее. А теперь… Теперь жена Мардаре осталась вдовой. Молодые мы все красивы. Но время идет, и все стареют. Стареют и становятся уродливыми. А потом умирают. Сперва наши близкие помнят о нас. А после забывают. Все забывают… Все забывается… Вот посмотрите через полгодика на вдову Мардаре. Она будет жить, будет работать. Она еще будет смеяться и шутить. Ведь через несколько лет ей придет пора выдавать замуж своих дочерей. Потом женятся и сыновья. И сколько еще будет веселья на свадьбах. Так оно все и идет — и горе и радость… жизнь и смерть…

Наконец он все-таки завернулся в свой армяк и направился к двери:

— Я приду за вами на рассвете. Ни о чем не беспокойтесь. Что бы ни случилось, на рассвете я буду здесь.

После ухода нотариуса Динка запер дверь на засов и погасил лампу. В темноте мы слышали только шум дождя, барабанившего по крыше, да разговоры тех, кто охранял примарию. Я пытался разобрать, о чем они говорят, но незаметно для себя заснул.

Ветер и дождь…

Ветер и дождь…

Ветер и дождь…

Глубокой ночью Динка вышел на двор. Вернулся он не один, а с теми, кто охранял примарию. Им стало холодно, и они попросились в дом. О сне уже никто не думал. Всем хотелось курить, но курево было только у нашего шофера.

— Мы тоже хотим курить, — сказал кто-то из охраны.

— У кого же разжиться табачком, как не у кандидата. У него наверняка есть табачок, — подхватил другой.

Первый вздохнул:

— Да, времена изменились. В старое время кандидаты угощали нас не только сигаретами, но и водкой. Несколько ведер водки выставляли нам, пока все не напивались до чертиков и не уползали на четвереньках… Да, да, на четвереньках. А теперь! Ни табачку, ни водки, ни еды. Только слова. Одни слова.

Я все это спокойно выслушал, затянулся, выпустил дым и сказал:

— Вот тут ты ошибаешься. Теперь кандидат не может вам дать даже пустых слов. Потому что таких слов у нас нет. Где мне их взять?

Все рассмеялись, и я смеялся вместе со всеми. Потом мы долго молчали. Вспомнив, что они ночевали на улице, на холоде, под дождем, я решил пожертвовать своим неприкосновенным запасом: у меня в заднем кармане были спрятаны четыре пачки сигарет. И я отдал им все четыре пачки. Это были хорошие сигареты, довольно дорогие. Но им они не очень-то понравились.

— Что это за сигареты? — сказал один. — Тянешь, тянешь и как будто ничего не чувствуешь. Даже в горле не першит.

— Это дорогие сигареты, — сказал я.

— Это сигареты для больных. Или для дамочек.

Они долго еще посмеивались над моими сигаретами. Но при этом не переставали их курить. Они курили с упоением.

Я выглянул в окно и понял, что дело идет к утру. Света еще не было, но за окном уже слегка посерело.

Я оделся и вышел на крыльцо. Резкий холодный воздух отрезвил меня. Умывшись дождевой водой, я сразу почувствовал свежесть утра, словно помолодел. Или, как говорят в таких случаях, родился заново… «А ты бы хотел родиться заново, — подумал я, — родиться во второй раз? Нет, пожалуй, хватит с меня и одного раза…»

Крестьяне, охранявшие примарию, тоже вышли на крыльцо и стали рядом со мной с сигаретами в руках. Они все курили, подрагивая от холода и кутаясь в свои плащи и тулупы. Слабые городские сигареты их не согревали. От ледяной сырости воздуха, от ветра их большие руки, в которых они неуклюже держали сигареты, посинели. Они присели на корточки. Я сделал то же самое. Я привык к этой позе еще у нас в селе. Так сиживали, бывало, мой отец и мой дед. Где они теперь?

— Ну и потоп! — сказал один крестьянин. — Экая пакость! Сколько лет уж не упомню таких дождей. Сущий потоп! И как только земля не сгниет от такой пропасти воды!

Другой усмехнулся и ответил:

— Земля никогда не сгниет. Что бы ни было, с землей ничего не случится…