Захария Станку - Как я любил тебя

— Чего ты вытрясешь из своей девчонки, что ты узнаешь от нее, теперь, Арион, твое дело. Что ей сказать и как поступить с поножовщиком, тоже твое дело. Нам ты скажи только одно: как быть с нашим парнишкой? Твоя дочка хотела его погубить. Не закричи Дарие, не окажись там Пичике с дубинкой, прикончила бы она его. Глотку бы ему перегрызла. На клочки бы разодрала. Один бог знает, как придется страдать мальчику. Один бог знает, не останется ли он с кривой шеей или с какой еще хворобой.

— Что вы от меня хотите? Я у вас в руках. Говорите, что вам надобно от моей бедности?

Пэскуцу молчит. Делает несколько глубоких затяжек и молчит. Папелка тоже не вмешивается. Они оставляют мужика с выселков вариться в собственном соку. Когда они чувствуют, что он достаточно проварился, Пэскуцу говорит:

— Возмещения. По доброму согласию дай нам возмещение на лечение парня. Суд мы обойдем. Конечно, если ты этого хочешь. А если нет… Если нет, мы готовы и в суд пойти.

Крестьянин с выселков берет свою шапку, водружает ее на голову, но уходить не уходит. Он остается и ждет, не скажут ли Пэскуцу или Папелка чего-нибудь еще. Говорит Пичике:

— Суд — это значит адвокат, потеря времени, расходы. На суде может и так случиться: и возмещение присудят, и дочке твоей дадут несколько месяцев тюрьмы. Для нас, людей бедных, законы суровые, непреклонные.

— Ну и что? Тюрьмы — они тоже людьми и для людей сложены, — защищается Арион.

— По тюрьмам много всякой порчи, Арион. Испортится твоя девка. Никто ее потом замуж не возьмет. Никто не женится на бедной девушке, которая и по травке с парнем каталась, и сквозь все тюремные напасти прошла.

— И теперь моя дочка порченая. Испортил ее Офице Пал…

Арион умолкает. Он снова снимает шапку и ставит на пол у самых ног. Подумав немного, он говорит:

— Офице Пал испортил ее. Офице Пал и в жены должен ее взять.

— Ты уже решил отдать за нее землю, сколько он просит?

— Немножко поменьше! Увидит он от меня землю, когда свой локоть укусит. Да если и укусит, то и тогда не увидит.

— А как иначе ты его заставишь? Ведь ему, поножовщику, сам черт не брат.

— Есть у меня иголка для его заплаток. Если он не запляшет под мою дудку, скажите, что я дерьмо…

— Это твое дело, — вставляет Папелка. — А как быть с нашим парнишкой? Маргита же хотела его загрызть. Посмотри на его шею. Если мы пойдем с мальчишкой к Жувете, да по дороге завернем к доктору Ганчиу и покажем ему мальчишку, а он напишет про все, что увидит, бумагу, несдобровать ни тебе, ни Маргите. А тюрьма — это тебе не шуточки. И расходы тоже не шутка, и возмещение…

— Дай нам возмещение, Арион, — вступает Пэскуцу, — дай возмещение, и будем считать, что ничего не было. Ни тебе суда. Ни тебе хлопот. Ни тебе вражды. Ладно?

— Было бы ладно, имей я чего давать и откуда давать. Нету ведь ничего. Ничегошеньки нет, люди добрые…

— Про деньги мы и не думаем.

— Значит, про землю думаете?

— Избави бог!

— Клочочка нет.

— Сами знаем, что нет.

— Свинья — только одна и есть. Ращу ее на крапиве да на помоях, чтобы зарезать к рождеству да ребятишек подкормить. Грех отбирать у меня свинью.

— Мы и не просим свинью, Арион. У нас у самих боровок, мы его тоже ни за что на свете не продадим. Рождество без поросенка — это не рождество.

— Режьте меня, — говорит крестьянин с выселков, — режьте меня, обдирайте меня. Берите мою шкуру, солите ее, сушите ее на солнышке, на веревке.

— На что нам твоя шкура? Что из нее сделаешь?

— Опинки. Самые лучшие опинки выйдут. Шкура-то дубленая.

Арион молчит. Все мы тоже молчим. Пэскуцу смотрит на Папелку. Папелка смотрит на Пичике. Пичике пожимает плечами.

— Предлагаю другую сделку, — Арион Гончу расстегивает воротник. — Моя дочь искусала шею вашему мальчишке. За это она получит от меня все, что следует. А от меня чего вам нужно? Пусть кто-нибудь из вас укусит меня в шею. Кусайте, пока не надоест.

Папелка прыскает. Усмехается и Пэскуцу. Я молчу. Молчит и Пичике. Кривой Веве говорит:

— Жалко мне тебя, нене Арион. Человек ты пожилой, а говоришь глупости. Зачем нам твою шею грызть? Мы не волки. Мы даже не собаки, хотя Маргита и называла меня то собакой, то щенком. Мы люди. Ты сказал, что денег у тебя нет. Сказал, что и зерна нету. Мы тебе верим. Свиньи нам твоей не надо. А есть у тебя шесть овец…

— Верно, — соглашается Арион. — У меня шесть овец. Не пять, не семь, а ровно шесть. Не хотите ли, чтоб я их вам отдал?!

— Не всех, — успокаивает его Веве. — Дай нам три. Другие три останутся тебе. Стриги их или продай. Делай с ними, что хочешь.

— Бестолковщина! И чего ты в разговор мешаешься? Мы же хотели попросить четырех овец, а не трех. А ты вылез с тремя овцами. Всю торговлю испортил!

— Я имею право говорить, — возражает Кривой Веве. — Шея-то у меня искусана, а не у вас.

— Его правда, — подтверждает Пэскуцу. — Его шею искусала Маргита, а не нашу. Если ему довольно трех овец, я ничего сказать не могу. Пусть будет три. Только… самые лучшие.

— Еще не все, — перебивает Кривой Веве, — я не до конца сказал.

— Говори.

— Кусала меня Маргита. Но если бы Офице Пал не сидел на моих ногах и не держал меня за руки, Маргите нипочем не укусить бы меня в шею. Значит, и Офице Пал должен дать трех овец.

— У этого Пала нету овец, — говорит Пичике.

— А я и не говорю, что есть. Знаю, что нет у него.

— Если нет у него овец, откуда он их тебе возьмет? — удивляется Пичике.

— Пусть купит! Нету денег, чтоб купить, пусть украдет и отдаст нам.

— Нельзя держать в доме краденых овец, — выражает свое мнение Пэскуцу. — От жандарма будут всякие неприятности. Натерпишься такого, чего и не снилось.

— Никаких неприятностей не будет. Ночью он их украдет, ночью к нам и приведет. А как приведет их Офице, мы их тут же зарежем. Зарежем и сделаем пастраму.

— Это неплохо, — вступает Папелка. — Но пока мы будем судить да рядить, как получить овец с Офице, послушаем лучше Ариона Гончу. Так ты, Арион, даешь трех овец или нет?

— И мертвый не отдам, — запальчиво говорит мужик с выселков. — Даже мертвый. Что я буду делать без овечек? Они мне дают молоко для детишек. Шерстью ихней мы тоже утепляемся. Чулки, куртки вяжем…

— Тогда придется искать справедливости в суде, — решает Папелка. — Вставай, Веве, родненький. Пойдешь со мной и с отцом к Жувете. По дороге завернем к доктору, чтобы он нам записку дал, что парень останется с кривой шеей.

— Люди добрые, худой мир лучше доброй ссоры, — вмешивается Пичике. — Не лезьте на рожон. Подумайте еще.

Мужик с выселков поднимает с полу шапку, водружает ее на голову и встает, собираясь уходить. Джинджис, который все время молчал, без всякого приглашения встревает в разговор. Влипает, как муха в молоко.