Захария Станку - Как я любил тебя

Мне неприятно было смотреть, как татарочка бьет того самого коня, которого она любила больше других в табуне. И вообще мне не нравилось, что с некоторых пор Урума стала совсем иной, чем прежде: жестокой, грубой, способной на побои, а не только на ласку. Не в силах спокойно смотреть, как она бьет Хасана, я попросил у своего хозяина Селима Решита позволения сбегать в село, в кофейню, купить табаку.

— Ступай, нечестивая собака, раз уж у тебя весь табак вышел, но смотри не задерживайся. Лошади, видать, уже проголодались и ждут, когда ты снова отведешь их на пастбище.

— Спасибо, хозяин, я скоро вернусь.

Ковыляя по дороге, я услышал быстрые мелкие шажки, кто-то за моей спиной шлепал по пыли. Повернул голову. Меня догонял Урпат. Я остановился, поджидая. Урпат тяжело переводил дух. Поравнявшись со мной, остановился и ухмыльнулся. Я спросил:

— Что случилось, татарчонок? Хозяин послал тебя сказать, чтоб я вернулся?

— Нет. Он разрешил мне пойти вместе с тобой в кофейню, купить сладостей.

— Он дал тебе денег?

Урпат показал — один лей. Бумажка была зажата у него в кулаке и вся смялась.

— Этого хватит.

В кофейне я, как всегда, купил пачку сигарет. Тут же купил спичек. За свой лей Урпат получил кусок нуги и принялся ее грызть. Перед кофейней на циновках в слабом свете висевшего на стене фонаря сидели, скрестив ноги, несколько старых бородатых татар; они лениво сосали свои трубки, время от времени потягивая из круглых чашек дымящийся кофе. Мне тоже захотелось кофе, и я попросил Вуапа приготовить чашку.

— Сделаем, гяур, сделаем и для тебя чашечку кофе по-турецки.

Он принес кофе, и я по примеру татар тоже опустился на циновку, чуть в стороне, и закурил сигарету. Урпат догрыз свою нугу и шепнул мне на ухо:

— Ленк, купи мне пахлавы. Я очень хочу пахлавы.

— Попроси у Вуапа.

— Он не даст. Без денег не даст. Вуап никогда не продаст, если ему не заплатишь.

— Скажи, что я заплачу.

Пока я не спеша допивал кофе, никто из татар не произнес ни слова, но лишь только я зашел внутрь заплатить деньги, как они о чем-то залопотали приглушенными голосами. Когда я вернулся, Урпат спросил:

— Ты слышал, что говорили эти старики?

— Слышал, но не понял ни слова. Они говорили по-вашему.

Татарчонок засмеялся:

— А по-каковски же им еще говорить?

Я тоже рассмеялся. Урпат, развеселившись, схватил меня за руку. И зашептал:

— Ленк, эти старики глядели на меня и говорили, что пробил мой час, что через несколько дней будет моя «свадьба».

— И больше ни о чем?

— Говорили, что мой отец, раз он староста и человек богатый и я у него единственный сын, то и «свадьбу» он мне устроит богатую…

— А сам ты как думаешь, Урпат, староста и впрямь устроит тебе богатую «свадьбу»?

— Не знаю. Отец мне ничего не говорил, но старики, уж наверно, не ошиблись.

— Жаль, что мне не придется увидеть твоей «свадьбы»! Меня, нечестивую собаку, господин Селим Решит на твою «свадьбу» не пригласит.

— Он бы тебя пригласил, Ленк, если бы…

Урпат замолчал. Я не торопил его. Потом заметил:

— Нехорошо, начав рассказывать, вдруг обрывать на полуслове…

— Даже в разговоре с нечестивой собакой?

— А тогда — тем более.

Урпат опустил глаза.

— Я хотел сказать тебе все, Ленк. Ты был добрый ко мне. Особенно в последнее время. Даже согласился бороться со мной, когда другие не захотели. А сегодня… Сегодня ты купил для меня сладостей и заплатил Вуапу. Только… знаешь… Я боюсь, ты рассердишься…

— Не рассержусь, Урпат, можешь говорить что угодно, я не рассержусь.

— Ну слушай, Ленк, ты сможешь быть на моей «свадьбе», если… Если к этому времени станешь татарином.

— За оставшиеся дни?

— Да, Ленк, потому что моя «свадьба» совсем скоро.

— Но как же можно мне стать татарином?

— А почему тебе нельзя?

Было очень трудно объяснить Урпату, почему я не хотел сделаться татарином. И я сказал первое, что пришло в голову:

— Я не умею говорить по-татарски. А раз не умею говорить по-татарски, то не могу и стать татарином.

— Выучишься. У меня. У Урумы. Если только захочешь. Ведь не в том дело, чтобы научиться по-татарски. Этому можно научиться и после.

Я сделал вид, что не понимаю.

— А в чем же тогда дело?

— Ты не знаешь?

— Нет, Урпат, не знаю.

Урпат задумался. Я тоже молчал. Татарчонок взглянул на меня своими продолговатыми, чуть раскосыми глазами.

— Чтобы сделаться татарином, нужно… Нужно пойти к ходже. Он лучше меня расскажет, что надо сделать, чтобы стать татарином. Пообещай мне, Ленк, пообещай мне, что сходишь к ходже и узнаешь, как стать татарином.

— Мне надо подумать, Урпат. Я обещаю тебе подумать. И если ходжа Ойгун пожелает…

— Урума очень обрадуется. Может, Урума больше меня обрадуется, если ты станешь татарином.

Последние слова Урпата меня словно обожгли. «Урума больше меня обрадуется, если ты станешь татарином»… С чего это Урпат вдруг вспомнил об Уруме? Уж не узнал ли он, не почуял ли он чего? Я медленно и сухо, почти тоном приказа, произнес:

— Идем домой, Урпат. Мы и так уже засиделись в кофейне, мне пора к табуну. Хозяин небось рассердится.

— Он устал, — сказал Урпат. — Лег спать. Наверное, уже спит.

— Откуда ты знаешь, что он устал?

— Я видел, как он зевал. Если зевает, значит, устал. А когда устал, ложится спать. А если ляжет усталый, тут же засыпает.

В последующие дни ни Урума, ни соргский староста ни одним словом не обмолвились о «свадьбе» Урпата, но в доме и на дворе татарина начались приготовления. Позади дома возле кривых и колючих акаций с их редкой тенью несколько крестьян — скорее всего, какие-нибудь родственники старосты — чисто вымели землю метлами, побрызгали водой и старательно утрамбовали деревянными чурбаками. Чуть поодаль сложили из необожженного кирпича печь. Из такого же кирпича устроили необыкновенных размеров очаг. Как-то утром Селим Решит запряг в телегу двух лошадей и поехал в Констанцу, откуда привез несколько больших глиняных горшков, множество мисок и несколько новых деревянных ложек. После чего снова уехал из дому и вернулся только на второй день к вечеру, доставив из овечьего загона четырех выхолощенных баранов — больших и жирных, с круто завитыми рогами. Потом он послал соседа на мельницу в Тапалу — смолоть зерно нового урожая. Много других покупок было сложено в доме татарина: рис и изюм, финики и инжир и еще целая гора бумажных кульков со всевозможными сладостями. Урпат, глотая слюнки, вертелся возле этих яств. Толстая татарка пригрозила сурово наказать его, если он к ним прикоснется.

За день до торжества староста пошел приглашать гостей: в феске, сдвинутой на затылок, он ходил по селу, из ворот в ворота. К родственникам из соседних татарских сел он отрядил послов — курносых подростков, двоюродных братьев Урпата. Вечером из Коргана явились гагаузы с двумя огромными бочками, полными рыбы.