Сергей Зенкин - Листки с электронной стены

А вот еще пример британской памяти о войне — не геройско-полковой, а индивидуальной и народной. Пожилая англичанка, жена моего коллеги, рассказывала, как маленькой девочкой переживала бомбежки Лондона. Вместе с матерью они укрывались в ненадежном убежище (защитило бы от осколков, но не от прямого попадания), и, когда поблизости начинали рваться бомбы, мать считала их вслух: «один, два, три, четыре, пять». Говорили, что немецкие самолеты сбрасывают бомбы пачками по пять штук, и если все пять разорвались, значит на этот раз пронесло.

Как-то так получилось, что я, посмотрев много фильмов Бергмана, только теперь добрался до «Девичьего источника». Знаменитый фильм, шедевр, но вот — раньше не видел.

У фильма гениальный сюжет, на основе средневековой легенды; образцовый пример работы религиозного сознания, материал для какого-нибудь социального антрополога, последователя Рене Жирара. В начале — бегло намеченная матрица миметического желания: две молодых женщины, сводные сестры, интересуются одним мужчиной (который всего раз появляется на экране и не совершает никаких поступков; сам по себе он ни при чем). Одна смотрит на него невинно-поверхностно, как на одного из многих симпатичных партнеров по танцу, а другая — с ревнивой страстью. В этой второй сестре и начинает бродить энергия миметического насилия. Она одержима ею, сама не своя: внутри нее созревает неизвестно от кого прижитый ребенок, а вместе с ним живет и бьется еще кто-то другой, более грозный : онаколдует, молится языческому божеству, впадает в истерики, говорит двумя разными голосами (во время молитвы — четко и звучно, а в общении с людьми — торопливым искаженным клекотом). Она запускает импульс зла, который дальше пойдет по цепочке, так что даже гибельневинной жертвы-сестры не сразу сможет его остановить. Опосредованность, синтагматическая развертка миметического насилия — это то, чего Жирар почти не касался, и получается она не прямым подражанием людей друг другу, а через какие-то неявные, мистические звенья. Жертва, оказывается, вызывала к себе тайную ненависть разных людей — даже родной матери, приревновавшей к ней своего мужа. Ее ужасный конец предвещает лесной колдун: он тоже не участвует в развитии событий, зато улавливает разлитую вокруг стихию зла. Орудиями этой стихии становятся «три мертвеца» — случайно попавшиеся на пути братья-козопасы, которым ревнивая сестра-ведьма, знать их не знавшая, невольно передала нечистую силу (через нечистое животное — жабу), подтолкнувшую их к насилию. Потом один из братьев — мальчик, бывший не участником, а только свидетелем насилия и убийства, — будет мучительно, физиологически переживать происшедшее: тошнотой, истерическим отказом от пищи, лихорадкой. В него, как раньше в сестру-ведьму, вселилась разрушительная энергия, искрой перескакивая от одного персонажа к другому. Потом отец погибшей станет мститьза нее, и его месть, как положено, не знает меры, настигая не только двух убийц, но и невиновного третьего брата. Теперь уже ему самому надо очиститься от греха, и этогоне могло заменить ритуальное омовение в бане — оно происходило до, а не после мести, как полагалось бы по стандартной ритуальной схеме (какая-то специфика скандинавских традиций?). Тогда он обещает богу своими руками построить храм; храма мы не увидим, зато на месте первоначального злодеяния начинает бить чудесный источник, который должен смыть кровавый кошмар, осквернивший землю.

Развязка очень ясно показывает, что такое архаическая идея бога — не христианского, разумеется, хоть дело и происходит в христианском средневековье и среди персонажей есть странствующий монах — провидец, аналог и антагонист лесного колдуна. Бог — не творец и не законодатель мироздания, не судья, не спаситель и не покровитель, вообще не личностный партнер по обмену какими-то подношениями и возмездиями; он всего лишь бесконечная текучая стихия, в которой можно растворить, разрядить энергию человеческого зла: заземление для смертоносного миметического тока. И, в соответствии с жираровской теорией, источник все-таки берет свое начало — буквально — от тела погибшей жертвы. Нечего и говорить, что Бергман в 1960 году никак не мог знать теорию Жирара, ее тогда еще просто не было.

По-английски название фильма переводится «Virgin Spring», «источник» звучит как омоним «весны». Действие и впрямь происходит весной: цветут цветы, пахарь ходит за плугом, в какой-то момент вдруг начинает падать запоздалый снег — знак миновавшей, отсутствующей зимы. Может, я что-то забыл или до сих пор не видел, но я вообще не знаю у Бергмана «зимних» фильмов. Была, помнится, эффектная апокалиптическая сцена в снегу из «Земляничной поляны» — но это… сон главного героя, исключение, подтверждающее правило. Впечатление такое, что для этого северного режиссера зима — просто пустота, небытие, а все со-бытия, и счастливые и страшные, происходят в теплое время года, порождаемые горячей стихией сакрального.

Никогда не встречал в жизни роковых женщин, femmes fatales. То есть не только не влюблялся в них, не вступал с ними в какие-то отношения, но и вообще никак не соприкасался, совсем не знаю таких среди своих знакомых. Вроде бы это реально существующий тип, о котором много рассказано и написано, но в моем жизненном опыте это лакуна. И ее трудно объяснить личной слепотой и неосведомленностью: FF по самой своей сути общеизвестна, это публичное амплуа, и ее имя должно быть у всех на слуху («не женщина, а сплошная цитата», говорил Шкловский о Лиле Брик).

Несколько гипотетических объяснений:

1) Профессионально-биографическое: в современной гуманитарно-филологической среде женщин, как правило, больше, чем мужчин, а FF возникает скорее при дефиците женщин и интенсивной конкуренции из-за них, когда конкурирующие желания, проецируя свою энергию на один общий объект, наделяют его магическим обаянием. Возражение: в математической школе, где я учился, девочек было, наоборот, мало, но я не помню, чтобы какая-то из них имела «роковую» репутацию.

2) Культурно-классовое (расширение предыдущего): интеллигенция по складу ума скептична и склонна скорее демистифицировать, чем сакрализовать FF — она критикует любовные иллюзии, подводит их объекты и сценарии под общие категории и типовые схемы, отчего FF теряет свой уникально-исключительный характер, занимает заурядную клетку в таблице психологических диагнозов (Фрейд: фригидный нарциссизм, и т.д.). Возражение: не всякая интеллигенция способна к такому ясному мышлению — ср., например, дореволюционную русскую интеллигенцию (Бунин); то-то она и довела страну известно до чего.