Александр Проханов - Громкая тишина

«Ну что ж, надо встретиться с этим служителем божьим, — решил Ахмед. — Поговорить откровенно».

Приближалось 15 января 1987 года. Последним из душманов, с кем беседовал Ахмед, был полковой мулла Ходжа Захир. Человек преклонного возраста, белобородый пуштун, статный, высокого роста, скупой на слово. Лицо вытянутое, одного цвета с его белой чалмой, с тонким носом и настороженными, недоверчивыми глазами. Жил Ходжа Захир уединенно, после обязательных молитв ни с кем из душманов не встречался — читал часами при свете газового фонаря священные книги.

Ахмеда принял сдержанно, но усадил все же на почетное место, рядом с михрабом — выдолбленной в скале нишей, указывающей, в какой стороне находится благословенная Мекка. Сидели они долго за чаем в его пещере, которая одновременно была и походной мечетью, и покоями муллы. Вели непринужденную беседу о делах мирских, далеких от политики и войны.

— А знаете, почтенный Ходжа Захир, что значит слово «ислам» в переводе с арабского языка? — неожиданно спросил муллу Ахмед.

Ходжа Захир усмехнулся, подлил себе в пиалу чаю, сказал с достоинством:

— Господин Ахмед путает меня с теми невежественными людьми, величающими себя слугами божьими, которых нынче невесть сколько развелось в Афганистане. Я духовное образование получил в Каире. Арабским языком владею, как родным. И охотно помогу вам понять смысл этого святого слова. «Ислам» в точном переводе — «жить в мире»…

— Так почему же мы, афганцы-мусульмане, вот уже восемь лет убиваем друг друга? Как известно, один Аллах хозяин нашей жизни и смерти. В его книге — там, за облаками, — для каждого обозначена точная дата прихода и ухода с земли. Не верю в жестокость нашего бога, не по его воле, думаю, обнажен сегодня меч войны — брат на брата — в наших горах. Не по воле Аллаха проливается мусульманская кровь на нашей земле, а по воле злых сил из-за рубежа. И я неправ? Тогда рассейте мои сомнения, почтенный Ходжа Захир, приведите хоть одну суру из Корана, которая благословила бы правоверных на братоубийственную войну. Неужели в наших жилах кровь не от бога, а от самого черного дьявола?! — горячо воскликнул Ахмед.

Опустил голову мулла, нахмурил седые брови, сложил руки как для молитвы, задумался надолго. Ахмед тоже молчал, ждал терпеливо его ответа, забыв о чае, сидел неподвижно, поджав под себя скрещенные ноги. Но вот он снова увидел глаза старика: взгляд суровый, испытующий.

— А скажи, Ахмед, ты — человек Пешавара или Кабула, пришел говорить со мной по душам или вести словесную игру? Скажи только честно, как на молитве… Клянусь за откровенность твою зла не причинять!

— Хитрить не стану перед вами, уважаемый Ходжа Захир. Я — посланец мира из Кабула. Уполномочен моим правительством предложить в полку примирение, — прямо глядя ему в глаза, ответил Ахмед.

— Так я и знал, чуяло мое старое сердце, что в нашем гнезде чужой ястреб появился. А бумаги, что гуляют по рукам у парней, — твоя работа? — спросил Ходжа Захир, доставая из-под полы халата листовку.

— Моя, почтенный мулла, — честно признался разведчик.

— И ты не боишься, что за этот клочок бумажки, именуемый Декларацией Революционного совета «О национальном примирении в Афганистане», придется поплатиться своей жизнью? — продолжал спрашивать Ходжа Захир.

— Не боюсь! Я бы не одну, а две жизни отдал, только бы примирить воюющих между собой соотечественников. Что вы, мудрый отец, думаете об этом обращении Революционного совета? За кого завтра будете молиться на утреннем намазе?

— Трудный вопрос задаешь, Ахмед, — вздохнул мулла. — Потеряла моя душа покой с тех пор, как я прочитал твою листовку. Да, ты прав, Аллах повелевал всем мусульманам жить в мире и добром согласии, делить одну лепешку пополам со встречным путником на караванной дороге, заботиться о сиротах и вдовах. Но он не осуждает кровной мести. А ваши солдаты убили моих трех сыновей, правительство сатаны лишило меня земельных угодий.

Ахмед хотел было напомнить, сколько его товарищей полегло от злодейских рук душманов, сколько улемов и мулл отправили на тот свет бандитские пули, но мулла не дал ему рта раскрыть, остановил упреждающим жестом восковой руки:

— Знаю, знаю, что ты скажешь, вероотступник. Да, есть траур и в твоем доме. Сегодня наш бедный народ получает вместо пищи пули. Вместо жилья — могилу. Вместо одежды — саван. Доброе сердце афганца превратилось в камень. Но где найти тот огонь, чтобы растопить злость и ненависть в душах людских? У кого найдется такая мудрость, которая поможет примирить враждующих?

— Сильнее огня горькие слезы афганских матерей, вдов и детей-сирот. А мудрость для примирения надо искать не на небесах, а в сердцах бедных афганцев, — сказал Ахмед, переворачивая вверх дном свою пустую пиалу. И уже уходя, добавил: — Я хочу верить вашим сединам, почтенный Ходжа Захир, хочу услышать завтра ваше слово перед людьми, каким бы оно ни было для меня — радостным или горьким. Будьте хоть раз откровенны перед своим народом и господом богом в эти решающие для нашей родины дни.

…Рассвет в ущелье Дьявола был хмурый, едва проглядывал сквозь серые холодные облака. После утреннего намаза Ахмед приказал на берегу реки развести большой костер и всем, до единого человека, быть на первой полковой джирге. И вот он стоит один перед теми, с которыми сражался долгие годы необъявленной войны. Окружили Ахмеда душманы плотным кольцом: кто уселся на молитвенный коврик, кто устроился на ящиках от патронов. Лица у всех напряженные, шеи вытянуты, ждут с нетерпением, какую речь поведет этот загадочный господин Ахмед. Разведчик заметно волновался, покусывал кончик уса, расстегнул, раздвинул пошире ворот рубашки. Жарко стало ему, не то от трескучих, дышащих огнем поленьев в костре, не то от страха, в котором он сам себе боялся признаться. Но что поделаешь, хоть и был Ахмед бывалым солдатом, не раз смотрел смерти в глаза, но в эту минуту было ему не по себе, прилипла рубашка к спине, предательская дрожь отозвалась в коленях.

Не приходилось еще Ахмеду выходить на поединок с душманами вот так, без автомата в руках и «лимонки» в кармане для себя, на крайний случай. Он шел на мирные переговоры с врагом как парламентер своей партии, а, как известно, последним при оружии быть не полагается. Вдохнул глубоко, набрал полные легкие жгучего морозного воздуха и начал:

— Прежде чем сделать важное сообщение на нашей джирге, должен сказать вам всю правду о себе. Я не инспектор муджтахиддинов из штаба в Пешаваре, а старший капитан ХАДа, представитель Высшей Чрезвычайной Комиссии республики по национальному примирению.

Сделал паузу, невольно закрыв глаза, сжав кулаки, напрягшись всем телом, ожидая сильного, обжигающего толчка в грудь от длинной автоматной очереди. Но шли секунда за секундой, казавшиеся вечностью, а Ахмед, как это ни странно, оставался целым и невредимым. Отчетливо слышал, как учащенно бьется сердце, стучит кровь в висках, ноги крепкие, не согнулись, чувствуют землю. Но вокруг тишина — глухая, тревожная, — от нее можно сойти с ума. Тряхнул головой, прогнал сковавшее все тело оцепенение, через силу усмехнулся.