Лев Трутнев - Живи и радуйся

– Не-е. – Она отмахнулась, пытаясь достать мои руки пучком нарванной крапивы. – Ты понравился.

Ну и заноза! Что ей скажешь на такое заявление?

– Ты мне тоже, – вырвалось у меня как-то само собой.

Ни мгновения растерянности не уловил я на Катькином лице.

– Вот и давай дружить, – заявила она, слегка прищурив глаза.

Тут уж я замешкался на секунду, пытаясь понять: шутит она или серьезно. Но тщетно: в глазах у Катьки по-прежнему светились лучистые огоньки.

– Ты еще не доросла до дружбы. – Я нахмурился. – Тебе сколько лет-то?

– А разве у девушек спрашивают: сколько им лет? – Катька снова попыталась обжечь мои руки крапивой, но я увернулся.

– С кем ты тут разговоры ведешь? – На крыльце появилась тетка Дарья и, увидев меня, заулыбалась. – А, юный охотник! – И она туда же со своим восторгом. – Ну, заходи в дом, коли пришел.

Я замялся.

– Да нет, теть Даша, я по делу.

– Ясно, что по делу. Без дела ты вряд ли бы появился. Что за дело-то?

– Дедушка говорил, что у вас должны быть гусиные профиля из фанеры. От мужа остались.

Лицо у тетки Дарьи погрустнело.

– Я в охотничьих вещах никогда не разбиралась. Ружье вон, знаю, лежит в сундуке, а про какие-то профиля – духом не ведаю. Поищи в сарае – может и найдешь, что надо.

Услышав про ружье, я даже оторопел: ну конечно, – у охотника ведь должно быть ружье, как мы сразу с дедом не сообразили! И, теряя скромность, я попросил:

– А можно мне ружье посмотреть?

Тетка Дарья, намериваясь уходить в дом, обернулась:

– Да оно сломанное, и рыться надо в тряпье, а мне сейчас некогда. Приходи в другой раз – поглядишь.

– И зайца приноси, – ввернула свое Катька, направляясь к сараю.

Я и ответить не успел, поняв, что надо идти за ней.

То ли интуитивно, то ли по какому-то наитию мой взгляд скользнул под крышу, и сразу я увидел то, за чем пришел: профиля торчали за стропилом – всего два, но еще сохранившие большую часть былых красок. Достать их мне не составляло труда.

И уже не до шутливых разговоров было: радость захлестнула меня подобно водному потоку, и побежал я домой, забыв и попрощаться с Катькой, и поблагодарить тетку Дарью.

И как всегда, в ожидании предстоящей охоты, не было сна. В чуткой дреме ловил я малейшие шорохи и смотрел сквозь ресницы на окна, определяя время. Ружье, патроны, гусиные профиля – лежали на лавке с вечера, и сорваться с постели, одеться, для меня было минутным делом…

Улица окатила знобкой сыростью, стойкими запахами подсыхающей земли, степных палов и талой воды… Я прошел огородом и двинулся к приозерным пашням, не паханным с самой страды. Кругом, насколько хватало взора, молочно белели разливы, и мне приходилось далеко обходить их. Небо медленно просветлялось, делалось глубже и прозрачнее…

Отойдя от дома километра на два, я заметил сзади человека, идущего напрямую, и подумал, что сапоги, выходит, у него крепкие, коль через мочажины прет, и направляется он, скорее всего, в заозерную деревню. Но, когда я свернул к желтеющим вдали полям, человек тоже двинулся следом, и это меня насторожило: охотников в нашей деревне, считай, не было, вот и угадывай – кто да что? Я прибавил шагу, но тяжелые и большие бахилы цеплялись гнутыми носками за землю, да и шаг мой был еще далеко не мужским – человек сзади явно догонял меня. По походке и по фигуре он был мне незнаком.

«Пусть идет, – подумалось успокоено, хотя и с сожалением, – полоса большая – места хватит…» И я резко свернул вправо к одонку соломенной скирды.

– Постой! – крикнул человек сзади. В предутреннем свете лица его я не разглядел.

Останавливаться не хотелось, но я подумал, что от этого быстрого мужика все равно не уйти. С угрюмым недружелюбием, на какое только был способен, стал я смотреть на приближающегося человека.

– Ну, ты и летишь! – Улыбка оживила приятное лицо незнакомца, худощавое и загорелое. – Еле догнал. На казарок собрался? – Он потрогал профиля, зажатые у меня под мышкой.

Я кивнул, разглядывая и охотника, и его новое одноствольное ружье.

– Чей будешь? – Незнакомец был молод, высок и широкоплеч, в полувоенной одежде, и я понял, что это кто-то из бывших фронтовиков: третий год пошел, как закончилась война, а люди все еще возвращались домой.

Нехотя, я назвался – быстро светало, и мне не терпелось заняться делом.

– Ясно, мы с тобой почти что тезки: ты Леонид, а я Алексей, по деревенски, просто Алешка, Алешка Красов. Так что, может, вместе попробуем охотиться? – Он смотрел дружелюбно.

«Увидел профиля, и глаза разгорелись, – подумалось с досадой, – подманивай гусей, а он стрелять будет. За новенькой его курковкой не больно поспеешь…» Не ответив, я пошел дальше: гуси вот-вот должны были полететь на кормежку.

– Ты, я вижу, не очень-то разговорчивый. – Красов зашагал рядом, оглядываясь по сторонам.

«Вот навязался, – все досадовал я, – испортит охоту: у него и ружье новое, и припасов небось с войны прихватил немало. Еще и влет стреляет, сесть гусям не даст, а мне влет стрелять заказано: вдруг промажу – заряды на счету»… С тоской я поглядывал на близкие соломенные кучи.

– Так что решил? – снова спросил Красов.

– Лучше давай отдельно друг от друга, – не стал хитрить я, – чтобы не мешать.

– Ну, как хочешь. – Он скользнул взглядом по дальним кучкам соломы и пошел к ним, слегка увязая сапогами в сыром жнивье.

По мере того как удалялся конкурент, уходила из моего сердца тревога и тень недовольства. Охотничий азарт погасил все смутное в душе, поднимая жгучий восторг перед зарождавшимся утром, тихой степью и жаждой неизвестного. Я посмотрел на белесую полоску у горизонта и стал определять место для засидки. Отдельно лежащая кучка соломы мне особенно приглянулась, и я направился к ней. На узком бугорке я поставил профиля. Краска на них кое-где облупилась, но отмытые от грязи они здорово смахивали на гусей, и надежда на удачу укрепилась. Раздав солому, я спрятался в ее влажное нутро. Запахло тленом, распаренной мякиной и мышами. Я еще и устроиться, как следует, не успел, а залатанные на коленях штаны уже натянули в себя сырости. Пришлось сгрести с просохшего верха кучки сухую солому и подстелить под себя.

С бережливой осторожностью достал я патрон из кармана и зарядил ружье. И тут где-то закричал гусь. Я вжался в солому, ища глазами птицу. Ни со стороны озера, ни справа, ни слева никто не летел, а крик повторился. И тогда, оглянувшись, я увидел гуся возле далекого одонка соломенной скирды. Как раз подле того места, где спрятался Красов. В груди погорячело: сейчас, вот сейчас грохнет выстрел? Но гусь еще раз вскрикнул, послушал и спокойно стал что-то искать клювом в стерне.

«Домашний! – понял я. – Так вот кого нес он в мешке!» Вспомнив наш разговор, представив себя со стороны, я, наверно, покраснел, душу мне покоробило от горького стыда. Получалось, что Красов, предлагая совместную охоту, не о себе пекся. У него-то с манным гусем точно добыча будет, а у меня – как сказать. Сразу поблек полыхающий в полнеба зоревой пожар, неуютно и сыро показалось в соломенной засидке. В этот момент другой крик, более легкий и мелодичный, долетел откуда-то со стороны. Я снова вжался в сырую солому. Быстрый мой взгляд нашел в небе цепочку летящих над полем гусей, и в миг все ушло: и легкая зависть к соседу-охотнику, и тревога за удачу, и досада – одни гуси в дружном развороте завладели моим взором, душой…