Сергей Носов - Закрытие темы [сборник]

Я подошёл к полуоткрытой двери. Высунулся наружу – холодный воздух ударил в лицо. Прыжок выглядел бы вполне правдоподобным, особенно здесь, где электричка почему-то замедляет свой ход. Главное, не налететь на столб. Если он будет действительно прыгать, то пусть – по ходу движения поезда. Меня словно толкнул кто-то.

«На свете счастья нет, но есть покой и воля…» Антитеза ли это?

Афористическая строка Пушкина вовсе не отрицает счастье, а даёт ему ёмкое определение.

Счастье – не что иное, как покой и воля. Нет счастья, кроме покоя и воли.

То, что мы называем счастьем, на самом деле есть покой и воля.

А следовательно, нет противоречия между словами прозревшего Онегина и этой пушкинской формулой. Поэт как бы говорит: мой Онегин наказан за ошибку – вольность и покой он предпочёл счастью, одно противопоставил другому. Но именно «покой и воля» – настоящее имя счастью; иного счастья нет.

Когда я открыл глаза и понял, что члены мои целёхоньки, я ничего не испытал, кроме чувства недоумения. Где-то далеко за лесом (за перелесками) громыхала уходящая электричка, а я лежал под насыпью на снегу и глядел на небо. Почему, медленно думал я, на небе нет звёзд? – именно так я и думал, именно медленно, именно такими словами (а я думал словами, потому что хотел запомнить всё, что думал, и даже записать, когда встану). Звёзд не было. Озарения не испытал. И глубокого неба Аустерлица не было тоже, и вообще ничего не было, кроме мглы холодной, насыпи железнодорожной, поля картофельного и меня самого на снегу лежащего, и вверх смотрящего, и будто со стороны себя видящего. И тогда я подумал, о чём не скажу. Мне стало холодно. Я поднялся на ноги, подобрал шапку, вскарабкался на эту самую насыпь и не пошёл – побежал три километра до станции. Я успел на последнюю электричку.

Мои ночные испытания на том не завершились. Уже на вокзале я понял: домой всё равно не попасть, – ключи остались там, в снегах Гатчинского района. Я бы мог пойти и в другое место, мог бы позвонить и по другому номеру, но я позвонил им: так, ребята, и так (подошла Оля), нет ключей от квартиры.

– Ну, раз нет, приезжай (был час ночи). Я одна.

– А где муж?

– В командировке.

Долго ждать я себя не заставил.

– Я так рада тебе. Честное слово. Мне страшно. Явился этот Самсонов, этот ненормальный, и ходит как неприкаянный…

В комнате Александра Степановича горел свет, но был там не Александр Степанович. Оказалось, что его ещё утром увезли в больницу. Того не зная, Самсонов пришёл, как всегда приходит в ночь с пятницы на субботу, и теперь не может найти себе места.

– Просто ужас какой-то… Я иду на работу, открываю внизу почтовый ящик – там письмо. Конверт фирменный. Читаю: журнал «Здоровье». Ну вот, ответили, дождался. Он им чепуху писал про свою магнитную воду… Предлагал воду в душевых намагничивать… ответили… Ну, что делать? Не поленилась подняться, пусть читает… Про воду магнитную… Стучу в дверь – молчит. Странно. Открываю, а он лежит на кровати, бледный, губы дрожат, одной рукой за сердце держится, а другой рукой в стену, как кошка, чтобы я с той стороны услышала. Вы что, Александр Степанович? Плохо? А он мне шёпотом: матушка… Представляешь? Так и говорит: матушка, вызови «скорую»… Ты не слушаешь?

– Нет-нет, слушаю.

– Я к телефону. Телефон занят, у нас заблокирован… [27] Разумеется, речь идёт о стационарном телефоне, причём на спаренной линии. Номер телефона соседей отличается на одну цифру. Когда занимают один из телефонов, другой блокируется. Абонементная плата за такой телефон – 2 руб. в месяц. За обычный не спаренный – 2 руб. 50 коп. Я к соседям. Внизу то ли музыкант живёт, то ли шахматист – жена открыла… В шахматы всегда во дворе играет, ещё мне предлагал. Вот. Вхожу. Представь себе: он в кресле сидит, зажал трубку между колен, это телефонную трубку, а сам на валторне… Я как заору: да вы с ума сошли, там человеку плохо! Он испугался, трубку сразу повесил. Вместе стали врача вызывать. Ну что, те приехали. Вот тебе и журнал «Здоровье»… Увезли Александра Степановича.

– Да, – сказал я, – ну и денёк…

– А ты почему весь помятый? Весь вывалялся в чём-то?

– Я, Оля, не поверишь, из электрички вывалился.

Она действительно не поверила.

– В ванную и спать.

Я принял душ. Я надел халат её мужа. Я причесался его расчёской. Вот он, итог перевоплощений. Когда я вошёл в комнату, Оля уже была в постели.

– Раскладушка у окна. Если надо, зажги свет.

Я потоптался около раскладушки, вздохнул тяжело и лёг.

– Спокойной ночи. – И, помолчав, добавила: – Часы остановились.

– Завести?

– Вот. Он уехал, и часы остановились.

– Завести?

– Не нравится мне всё это…

– Оля, хочешь, я заведу часы? – Касаясь руками стены, я сделал несколько шагов по комнате. – Хочешь?

По-моему, она улыбнулась. Я не мог видеть это, но я слышал. Я слышал её всю. Слышал губы, глаза, волосы, шею, слышал ямку под гортанью, в которой живёт душа. Я сказал:

– Оля.

Она сказала:

– Не надо.

Роман без адюльтера. Антироман какой-то.

Дело близится к концу. Я сидел на кухне (опять на кухне).

Я сидел на табуретке и уже на сей раз ни о чём не думал. Просто курил.

Через открытую дверь я видел часть антресоли. На картонной коробке лежала шляпа в полиэтиленовом пакете. Та самая, широкополая. Далась мне эта шляпа.

В дверях появился Самсонов.

Я даже вздрогнул от неожиданности.

– Не огорчайтесь, – сказал он, – всё к лучшему.

– Что именно?

– Всё.

Он тоже сел на табуретку (разумеется, на другую). Тоже закурил. Мы сидели и курили. На нём были шлепанцы Александра Степановича. У него были грязные руки. Очень грязные, до неприличия грязные. И чёрные ногти. Весь он выглядел неопрятным…

Меня как кипятком ошпарило:

– Вы работали в Публичной библиотеке!

– Да. Три года назад.

– Библиографом…

– Я вас тоже помню, – сказал Самсонов, теребя клочковатую бороду. – Вы приходили каждый день, а одно время доставали меня чёрт знает чем… Какими-то булочниками, казначеями… Сейчас вспомню фамилию…

– Леон Дикий?

– Да-да, Леон Дикий, потом Нос какой-то, очень мне тогда это понравилось…

– Как же вы так?… – спросил я, сам не понимая, что спрашиваю.

– А как? Меня уволили. Теперь сменил род занятий.

Он пододвинул ко мне табуретку, заглянул в глаза испытующе.

– Вам нужны деньги?

– Деньги? – Я был ошарашен вопросом.

– А что удивляться? Деньги, женщины… Это понятно. Вы молодой. Молодость! Жаль, конечно, Александра Степановича, будем надеяться всё обойдётся, он человек хороший, но с другой стороны, с его-то здоровьем… И с возрастом… Одно приемлемо: живёт близко и не хапуга. А так и поговорить не о чем. Я тут ему книжку дал почитать, о Лермонтове, потом две ночи мне пересказывал… Занятно… Пальцы у вас, вижу, музыкальные… Это мне нравится…