Сергей Носов - Закрытие темы [сборник]

– Вы что, бредите? – не выдержал я.

– Нет, почему же? Я хочу сделать вам одно предложение.

– Какое ещё предложение?

– У нас мало времени. – Он подвинулся ещё ближе. – Я предлагаю вам сделку. Взаимовыгодную. Только между нами, пожалуйста, никому ни слова. Даже ей… Это условие. Надеюсь, вы… как бы сказать поделикатнее… человек небрезгливый?… А то, знаем вас, книжников…

– Сумасшедший, – закричал я, – не трогайте меня своими ручищами!

– Тише, тише, – забеспокоился Самсонов, – вы меня не так поняли. Вам понравится, вот увидите!.. Ну идёмте же, идёмте. Скоро рассвет.

Он взял меня за руку и повёл в комнату Александра Степановича.

В комнате Александра Степановича дурно пахло. То, что лежало на столе, было аккуратно накрыто газетой. На полу стоял портфель.

Самсонов взял портфель в руки и открыл. О боже, подумал я. То было нечто (внутренний голос, этакий авангардист, сидящий внутри меня, искушает: поставь точку! Будучи реалистом, однако, должен закончить фразу) нечто невообразимое: полный портфель толстых, упитанных, живых червяков.

– Смотрите! Смотрите! Здесь на сто пятьдесят рублей! Собирал весь вечер. Знаю навозохранилище – золотая жила! Час езды на электричке. Очень перспективное навозохранилище. Наша задача: разложить всё по кулёчкам. В каждом кулёчке пять штук – это полтинник. Одному тут не справиться. Поспеть бы вдвоём. Должны торопиться. К шести на вокзал, продаю по вагонам. Рыбаки – их, знаете, тысячи! – хватают с руками-ногами. Выручку – один к трём. Нет возражений? Вот, как делать кулёчек – смотрите! Ночь будет нелёгкой…

Я покорно взял в руки газету.

Я ночи не люблю. Ведь ночью нужно спать. А спать не хочется, однако заставляют: стемнело – значит надо, засыпай.

Моя белибердовая идея: ночь прячется в шкафу. У нас в прихожей шкаф – большой, как дом, как небоскрёб, как замок. И замкнуто пространство в этом замке. И в замок заползает ночь сквозь щель на дверце, заползает перед началом утра, прячется и преет до вечера, густая, а потом ползёт опять наружу…

А ночью ночь – уроненная клякса на мой рисунок: на мои поля, на города, на доброго павлина и на добропорядочных людей, которые набегаются за день, ложатся спать и сразу засыпают, и называют это: «Отдыхаем». Но большинство храпит.

– Ты любишь меня, дедушка?

Он спит. И видит сон, наверное.

– Ты любишь?

Кряхтя спросонок, отвечает:

– Ну так!..

И засыпает снова.

Меня все любят. Вот и хорошо.

Закрыть глаза, стараться не дышать, голову засунуть под подушку. А главное, не думать. И тогда представить можно. Впрочем, не представишь.

Так и живём. На глупые вопросы ответы не даются.

Ну и пусть.

Сом – это рыба. Сом – такая рыба, которая, как маленький китёнок, и скользкая, и с длинными усами.

Когда ему, сому, вспороли брюхо, он ожил вдруг, проснулся, встрепенулся, забил хвостом, своими плавниками зашевелил и так заулыбался, что стало страшно. Сом – такая рыба.

Усы сома пытались расползтись, пытались улизнуть куда-нибудь, но тщетно. Ведь позади огромная улыбка, как будто говорила: «Не уйдёте…»

А в стороне лежало на фанерке изъятое из тела сердце и вздрагивало, словно лягушонок, полуживой и красный.

Сом – это рыба.

Я щель в шкафу замазал пластилином.

Когда-нибудь я стану инженером и сконструирую искусственные пальцы. И назову искусственные пальцы не как-нибудь «искусственные пальцы», а просто «пальцы» – вот как назову.

Когда-нибудь я стану инженером и изучу научную проблему, и электрификацией шкафов займусь практически. Наступит долгий день – длиннее, чем два дня на Севере, наступит. А ночь уйдёт куда-нибудь в леса дремучие, в берлоги, где медведи, которым абсолютно всё равно: они себя всецело посвятили высасыванью из мохнатых лап микробов.

А в воскресенье к нам приедет мама и привезёт из города арбуз. Я побегу бегом, а дед поедет навстречу маме на велосипеде.

Я хочу сказать что мы ещё молоды… ведь мы ещё молоды молоды молоды… ещё ведь молоды мы…

… – 1984

Ну да ладно ещё среду с четвергом, но вторник с пятницей… А когда ещё он и число позабыл, какое сегодня, и месяц, какой по счёту, и даже год, и дрогнула рука, и отворотил взгляд от бумаги, и посмотрел на Вику. Вика тогда ему так сказала:

– Двенадцатое ноль седьмого восемьдесят восьмого. Олег Юрьевич.

Он дату поставил.

В сию же минуту позабыл Олег Юрьевич, подписал что, – а то было ходатайство. Ходатайство кол-ва экспериментального УПО-2 (филиал) перед профкомом Ленпромбумсбыта о переводе зем. уч. садовод. товарищества «Восход» под номером 323, принадлежащего ст. экспедитору и так далее, на имя его дочери и так далее, сотрудницы экспериментального и так далее, словом, то, что забыть немедленно следует, пока голова не треснула, и мы вслед за Олегом Юрьевичем это тоже забудем и больше вспоминать никогда не будем, – нам-то тем более это не надо… А до того, – такая уж у него общественная работа, месяц как профорг [28] Профсоюзный организатор, в данном случае неосвобождённый, то есть продолжающий работать по специальности наравне со своими сослуживцами. Общественная нагрузка, облекающая персону определённым (часто формальным) доверием коллектива. Речь идёт о времени, когда членство в профсоюзе было обязательным для всех трудящихся страны. , – подписал Олег Юрьевич, если вспомнить, однако, открытое письмо коллективное в их газету отраслевую их столовой директору – плохо кормят народ. И тоже забыл. А ещё раньше – и тоже забыл – поздравительный адрес в честь юбилея Черносвитова. И ещё что-то. И то забыл. Вон, вон из памяти! И только то, что день какой был в тот день, позабыл, – вот это Олег Юрьевич хорошо запомнил.

– Нет, Жень, представь, – сокрушался он вечером, – я думал, пятница, а ещё вторник!..

День в тот день был вторник ещё.

Вечер.

Она же ему рубашку гладила.

Вторник был. Вечер был, Олег Юрьевич у плиты стоял и варил пельмени. О работе больше не думал. Хорошая женщина Жень, насмешница только.

– А? Ты что-то сказала?

– Да я так. Ничего.

– Нет, ты что-то сказала.

– Я сказала, ты скоро имя своё позабудешь.

– Своё?

– Своё, своё. Моё ты и так путаешь.

– Я думал, ты что-то сказала.

Сел на стул, ноги вытянул вперёд. Вице-президент Буш выразил удовлетворение… Он сказал, что гласность и демократизация… Она ж к нему, как будто с дежурства когда, – по вторникам, – по вторникам, значит.

… в Советском Союзе…

… открывают возможность…

– Выключи ты это Би-би-си ненормальное, сколько можно.

– Это не Би-би-си. Это «Маяк».

О забывчивости. – Имя Олег Юрьевич, нет, своё – хорошо, а вот возраст… с возрастом часто… Не желает мириться отчего-то сознание с тем, что зубы неспроста теряются и печень прихватывает, а кто скажи: время дальше не так пойдёт, куда ж дальше? – ведь, смех смехом, правда, поверит. Такой человек Олег Юрьевич. После сорока лет у него будто обратный счёт годам открылся (потому, наверное, что новый десяток разменял в год общественного подъёма), – исполнилось сорок один, а самому кажется, что тридцать девять; сорок два исполнилось, а кажется, будто тридцать восемь; скоро сорок три, а ждёшь, как тридцать семь – пушкинское, роковое. Черта!.. Ну почему черта обязательно? Чему черта? Ничему не черта. Никому ни черта он не должен. Работать, работать надо. Время такое.