Борис Ольхин - Осенние жаворонки

Дома он прежде всего спросил жену, не выписался ли Игорь. Услышав, что выписался, не стал и умываться, пошел в боковушку. Игорь занимался с тетрадками, учебниками.

— Прибыл, да? — приветствовал его отец. — Как самочувствие?

— На большой. Выписали с гарантией.

— И велика ли гарантия?

— На пятнадцать лет!

— Думаешь, много это?

— Это ж мне сорок стукнет! Подумать только — сорок!..

Павел Кузьмич поник и опечалился, понимая, что бесполезно толковать сыну, будто сорок лет не ахти какой предел жизни; у них, молодых, другое понимание возраста.

— Сорок лет — самый активный возраст, — сказал Павел Кузьмич. — В Абхазии вон почти нормой стало жить по сто лет. Говорят, одна из причин, продляющая там срок жизни, — почитание стариков.

— Моральный фактор, — кивнув, согласился Игорь.

— А у нас старики в загоне. Как бы поскорее списать!

Игорь усмехнулся:

— Тебе, кажется, это не грозит. И что это мысли у тебя какие-то меланхолические?

— Да к слову, так. Ничего, — сказал Павел Кузьмич. И круто переменил тему: — Поступал бы на дневное, в институт-то?

— Надо подумать. Там конкурс пожестче.

— И ничего, опыт у тебя есть.

Скользнул взглядом по этажерке, добавил:

— Книжный шкаф тебе сюда надо.

— Не мешало бы, — согласился Игорь.

— И что, Валентин, думаешь, приедет-таки?

— Должен бы приехать. Только ты на него не дави.

— Что вы, то одна, то другой! — вспылил отец. — Заладили: не дави, не строжи. Что я, домашний узурпатор?!

Он круто повернулся и, пришаркивая ногами, вышел. Позже Павел Кузьмич наведался в сад. Порядок здесь поддерживала Настасья Авиловна: сорные травы выполоты, тропинки тщательно подметены, и ни один клочок земли не пустует, все взрыхлено, обихожено, засеяно. Сразу за домом открытый по-летнему парник, в нем кой-где из-под ворсистых листьев выглядывают бледно-зеленые рыльца огурцов; в рядок — кусты крыжовника, каждый в огородке из деревянных планок, грядки с помидорами; дальше — черная и красная смородина, клубника, цветы. И вишни с алыми крапинками ягод, и яблони, раскинувшие облепленные плодами ветви.

Был вечер, солнце шло на закат. Приглушенный, накатывался от оживленной улицы шум машин и затухал в листве. Шелестело что-то, шуршало в траве. И как всегда, в благостном зеленом окружении у Павла Кузьмича отлегло на душе, ему стало вольнее и легче дышать.

Игорь заканчивал сборы на рыбалку, когда пришла Тамара Чернова. Она спросила Юльку и села. Своим появлением она внесла сумятицу в мысли Игоря; он поспешно начал заворачивать в газету провизию, уронил коробок с солью.

— К ссоре? — спросила Тамара.

— Глупости! — сказал он, трудно нагибаясь, собирая в коробок рассыпанную соль.

— Примета есть такая.

— Чепуха, — проворчал он, косо на нее глянув.

На ней было безрукавое платье, босоножки, светло-золотистые вспушенные волосы обвязала на затылке ленточкой; лицо слегка загорелое, ямочка на щеке.

— Забавно, — продолжала она, придвигаясь ближе к нему. — Ты там и уху варить будешь?

— Если чего поймаю, — сказал он недовольно. С давности жило в нем суеверное чувство, что если при сборах на рыбалку говорить об улове, то ничего не поймаешь. И он сменил тему:

— А ты сегодня — гуляешь?

— У нас как заведено: в конце месяца аврал, в начале застой. Отгул. Хотела Юлю позвать в кино. Пошел бы с нами?

У Игоря невесть отчего запылали уши.

— У меня другой маршрут намечен, так что вот… — сказал он. — Ты как поживаешь… вообще-то?

— Ничего, живу.

«Содержательный у нас разговор получается!» — подумал Игорь.

Знакомство у них давнее, со школы. Встречались, дружили, а потом, когда Игорь в армии служил, Тамара замуж вышла. Правда, года два уже как она развелась, и теперь жила с дочуркой у своей мамаши. Они снова сошлись на заводе: минувшей осенью Тамара окончила курсы крановщиков и появилась в цехе, в том же самом четвертом пролете, где работал Игорь. Он относился к Тамаре с пренебрежением — она к нему тоже не очень-то адресовалась. И только когда Игорь лег в больницу, Тамара вдруг пришла его навестить. «По поручению цехкома?» — спросил он иронически. «Сама», — смущаясь, но с нотками твердости сказала она. Поговорили они в тот раз, и лед между ними если и не растаял совершенно, то трещинки дал. И с Юлькой там она познакомилась, как-то сходу они спелись. Игорь не спросил у Тамары в тот раз, отчего у ней семейная жизнь не задалась, и как на заводе оказалась: ведь раньше, кажется, на фабрике работала.

Сейчас он и спросил ее об этом.

— На работу мне ближе, — сказала Тамара. — Детсад есть. Ну и мамаша, она в заводоуправлении, в бухгалтерии работает, говорила: переходи, замуж скорей выйдешь — коллектив у нас мужской, дескать. Преимущественно.

Он фыркнул. Такой откровенности он от нее не ждал.

Настасья Авиловна пришла из сада с клубникой и поздоровалась с Тамарой невнятно, едва удостоив взглядом. Она сегодня была плохо настроена: Игорь собирался на рыбалку — только что после больницы, один, мало ли что может случиться. Не одобрила она и приход Тамары, о семейном положении которой знала от Юльки.

— Тетя Настя, и вы его отпускаете! — обратилась к ней Тамара с бесцеремонностью своего человека.

— Не сидится ему дома! — проворчала мать. — Хворый, на больничном, а собирается. Одних комаров взять — живьем заедят!

— Да ладно, ма, у меня мазь от комаров есть, — сказал Игорь.

— Что им мазь!

Настасья Авиловна ушла на кухню, и оттуда донеслись ее ворчливые возгласы:

— Ну, кошка! Ну, тварь дьявольская! Не кошка, а чисто собака. Эвон какой кусок мяса ухватила, негодная!..

— У тебя не такая ворчливая свекровь была? — обратился Игорь к Тамаре.

— Я уж и думать о ней забыла, — сказала Тамара, обращая впрямую на него любопытствующий и простоватый свой взгляд. — А ты и впрямь не ездил бы. Одному, да в глушь… мало ли что.

Он склонился над рюкзаком и рывком поднял его одной рукой, точно прикидывая вес.

— Ну вот, раскаркались! Очень мне это надо — каркать под руку.

— Ну ладно, — сказала она, вздергивая носик. — Счастливо!..

Она встала и пошла к выходу сбитой, колеблющейся походкой.

Игорь украдкой, отворотясь от кухни, достал из пластмассового патрончика таблетку…

После возвращения сына из больницы запала в душу Настасье Авиловне нехорошая тревога. Она не могла в толк взять, отчего эта тревога, и потому сердилась, срывала раздражительность то на кошке, то на собаке. Да и Юльке порой доставалось ни за что, ни про что. Сейчас у нее раздражение мало-помалу проходило: она уж сожалела, что нелюбезно обошлась с этой Тамарой, которая приходит все же к Юльке, и совсем не вешалась на шею Игорю. А хоть бы и к нему приходила, так чт о тут зазорного? Как знать, может судьба: мало ли сейчас таких, одиночек с детьми. А она не в девках нагуляла, пра, замужняя была. Оно славно бы, конечно, если бы Игорю девушка поглянулась — с неродным-то ребенком всяко придется… Ну если уж он что надумает, перечить ему без пользы… Она разбирала спелые, исходящие розовым соком ягоды, собираясь варить варенье, и уже осуждала себя: «Старая скворечня! Вздумала характер показывать! Еще кошка, пакость такая, лезет куда не след!..»