Елена Скрябина - Дом

Во время второго (это был «Вечер поэзии и музыки» Феодосийского общества приказчиков), 15 декабря, Марина объявила перед чтением стихотворения «Аля! Маленькая тень…»: «Посвящается моей дочери».

Вот как она описывает в записной книжке реакцию зрителей: Вся зала ахнула и кто-то восторженно крикнул: «Браво!» Мне на вид не больше 18-ти лет, даже меньше. Я никогда еще не была так хороша, уверена и счастлива этим, как эту зиму».

30 декабря Марина и Анастасия Цветаевы выступали на «великосветском балу», организованном Феодосийским обществом спасения на водах. Председателем общества (точнее, феодосийского отделения) был Михаил Николаевич Сарандинаки — поэт, основатель и заведующий гидрометеостанции. Он часто встречался с Волошиным и, вероятно, от него знал о сестрах, поселившихся в Феодосии. К сожалению, в записных книжках Марины Цветаевой нет ни слова о Сарандинаки. Накануне, 26 декабря, Марина написала стихотворение «Генералам двенадцатого года» и собиралась прочесть его на балу.

Новый 1914 год встречали в Коктебеле. Волошин предложил выпить шампанского за Алю и Андрея. «Это было очень трогательно», — записала Марина спустя две недели.

Елена Оттобальдовна Волошина, нежно любившая свою крестницу Ариадну, сфотографировалась с ней сразу после приезда Эфронов в Феодосию. «Моя крастница — всем крестницам крестница!»

В Феодосии молодая семья общалась с мировым судьей Петром Николаевичем Лампси и художником Михаилом Пелопидовичем Латри, внуками И. К. Айвазовского. О Лампси вспоминает Лиза, племянница Редлихов: «Это был полный, черноглазый очень вежливый грек. Он был судьей и дальним родственником Айвазовского. В квартире, обставленной красным деревом, он поил нас чаем, рассказывал о старой Феодосии и, пощипывая гитару, пел романсы…»

Лиза, шестнадцатилетняя гимназистка, жила в те годы в доме Редлихов и, конечно, часто общалась с Мариной и Сергеем, обожала их маленькую дочку. На столе Лизы, среди учебников, две книги Цветаевой — «Вечерний альбом» и «Волшебный фонарь».

Она еще не решила, кем быть — художником или врачом. Вероятно, после насмешки Марины («Выбрать медицину, а не искусство!»), Лиза выбирает судьбу художника. Она стала художником-графиком, в замужестве ее фамилия Кривошапкина. В 1983 году она опубликовала свои воспоминания «В Феодосии», где пишет о тех годах, об их совместной поездке в Коктебель в октябре 1913 года.

Невольно сопоставляя записи Марины Цветаевой и мемуары Елизаветы Кривошапкиной, я поняла, что не так все было безоблачно в то волшебное для семьи поэта время.

Насмешливость, резкость, непримиримость Цветаевой, ее острый ум и склонность к иронии порой очень больно ранили людей, даже самых родных. Только с Волошиным, как запомнила юная Лиза, Марина становилась другой: «Помню, как смотрела она на него, куда исчезала ее самоуверенность».

1 января 1914 года сестры читали стихи на «студенческом вечере» в Феодосийской мужской гимназии. Газеты «Жизнь Феодосии» и «Южное слово» сошлись в том, что Цветаевы «по обыкновению, были очень милы».

14 февраля 1914 года, вероятно, после прогулки по Карантину, старой части города, Цветаева написала стихотворение «Над Феодосией угас…»

Среди февральских записей того года: «Последние вечера мы с Асей думаем о Розанове. Ах, он умрет и никогда не узнает, как мы безумно его понимали и трогательно искали на Итальянской, в Феодосии, зная, что он в Москве!» В эти месяцы Анастасия и Марина переписывались с писателем и философом В. В. Розановым. Из статьи Владимира Купченко «Марина Цветаева в Феодосии» узнаем, что сохранились четыре письма Цветаевой В. В. Розанову. Марина пишет: «Во всем моем существовании какое-то ликование». «Сейчас так радостно, такое солнце, такой холодный ветер. Я бежала по широкой дороге сада, мимо тоненьких акаций, <���…> я чувствовала себя такой легкой, такой свободной». «Сейчас закат; еще различаю, что пишу. На окне большой букет диких тюльпанов. В соседней комнате укладываю Алю. В открытую форточку врывается ветер и шевелит волосы на лбу». Это цитаты из писем выдающемуся философу.

Будет ли Цветаева еще когда-нибудь так счастлива? Подрастает Ариадна. За окнами дома бушует море и неповторимая крымская весна 1914 года. В Феодосии рождаются классические стихи поэта: «Уж сколько их упало в эту бездну…», «Генерал двенадцатого года», «Век юный», «Але»…

Анастасия поселилась недалеко от Эфронов, на Бульварной улице. Сестры часто гуляли по центральным проспектам, без сомнения, вызывая внимание всего города. «Когда мы с Асей идем по Итальянской, за спиной сплошь да рядом такие фразы: «Цветаевы!», «Поэтессы идут», «Дочери царя»… Приказчики провожают нас возгласами вроде: «Погиб поэт во цвете лет».

25 января 1914 года Цветаева записывает: «Скоро едем с Сережей в офицерское собрание. Я в новом платье». А в другой записи подробное описание платьев и своей внешности. «Странно, какой бы модный фасон я не выбрала, он всегда будет обращать внимание, как редкий и даже старинный».

Это был расцвет таланта и красоты Марины Цветаевой. Счастливая, яркая, уверенная в себе, она много пишет в те месяцы и с вызовом читает свои стихи.

Феодосийская газета так откликнулась на выступление сестер на вечере общества приказчиков: «Снова выступали очаровательные сестры Цветаевы… Еще раз обвеяли нас солнечной лаской… Еще раз согрели одинокие одичавшие души! Спасибо милым сестрам. Мы будем любить их не только за то, что они „умрут“, но и за то, что они жили среди нас».

В тот день Марина и Анастасия читали дуэтом стихотворение «Уж сколько их упало в эту бездну…»

А февраль того года был теплым, как часто бывает он теплым и сейчас, когда неожиданно зацветет в городе все, обманувшись теплым февральским солнцем. Марина записывает: «В Феодосии весенние бури с безумным ветром. Яркие лунные ночи. Третьего дня и вера мы — Ася, Макс и я — гуляли до обеда. Были на Караимской слободке и вчера на Карантине. Караимская слободка — совершеннейшая Италия. Узкие улички, полуразрушенные дома из грубого пористого камня, арки, черные девушки в пестрых лохмотьях. Ася снимала. Мы дошли до Митридата, — белого здания с колоннами — в греческом стиле. У входа в помещающийся в нем музей древностей — два старинных льва. Я влезла на одного из них и села боком, как амазонка. Макс стал спереди, около морды. Так сняла нас Ася».