Елена Скрябина - Дом

Митридат, как известно, невысокая гора в старой части Феодосии, а не здание, как пишет Цветаева. На вершине Митридата располагался музей древностей, построенный И. К. Айвазовским. Фотография, снятая Анастасией в тот день, 27 февраля, не сохранилась.

Волошин познакомил сестер со своим давним другом — педагогом Александрой Михайловной Петровой. Она была тяжело больна, часто не могла встать после сердечных приступов навстречу гостям, но с материнской нежностью всегда радовалась приходу Марины и Аси.

В Феодосии у подрастающей Ариадны поменялось несколько нянек. Обычно это были молодые веселые девушки, каждая из них чем-то не устраивала Цветаеву.

Одна постоянно пропадала на кухне у Редлихов, другая любила поболтать с приказчиками в лавках, оставив Алю у порога, в пыли, с уличными мальчишками. Марина ничуть не сомневалась в гениальности своей дочери и уже тогда, в 1914 году, покупала для нее немецкие книги, старинные вышитые ковры, картины, гравюры.

В марте Цветаева болела, несколько дней не вставала с постели («болела нога»). Из Коктебеля к ней приезжали Елена Оттобальдовна Волошина, Майя Кудашева и Алексей Толстой с женой, художницей Софьей Дымшиц. В те же дни пешком приходил Волошин с молодым феодосийским художником Людвигом Квятковским в сопровождении коктебельских собак Лапко, Одноглаза и Шоколада.

Почти все записи Цветаевой весны 1914 года посвящены первым фразам Ариадны. Но есть и бытовые зарисовки: портнихи, новые платья, знаменитая феодосийская кондитерская Ресслера, перемена папирос «Кефа» на «Южные», изготовленные на фабрике Стамболи.

30 апреля Марина Цветаева записала: «Аля стоит на зеленой, густо заросшей площадке, с которой видна вся Феодосия. Из окон Редлихов доносится музыка… Трава доходит ей выше пояса… Солнце жжет и сверкает. Цветут сирень и акации. Я сижу на скамейке перед овальным столовым столом».

В тот же день еще одна интересная запись: «Лежим в траве — Ася Кусака и я. Ася положила под голову сумку, я — руки. Пахнет русским настоящим летом. Жужжат мухи и пчелы. Небо — ярко-синее, море сквозь ярко-зеленую траву — еще синей!.. Кусака — кот Эфронов, привезенный в Феодосию в плетеной корзине и подраставший вместе с Алей.

В эти дни Цветаева написала поэму «Чародей», посвященную Эллису — поэту Льву Кобылинскому.

«Второй Пушкин» или «первый поэт-женщина» — вот чего я заслуживаю и может быть дождусь и при жизни… В своих стихах я уверена непоколебимо, — как в Але». Запись 4 мая оказалась пророчески верной.

Из окна комнаты Эфронов (строго на восток) был хорошо виден весь город и Феодосийский залив. 7 мая Сергей Эфрон рассматривал в бинокль броненосец, вошедший в порт.

Майская Феодосия не могла не очаровать Цветаеву: «Как чудно в Феодосии! Сколько солнца и зелени! Сколько праздника! Золотой дождь акаций осыпается. Везде, на улицах и садах, цветут белые. Запах флер д`оранжа — запах Сицилии! Каждая улица — большая, теплая, душистая волна… Сережа обожает феодосийские акации… И он прав: в низких пышных акациях что-то совсем сливающееся с белыми стенами домов, крытых черепицей, — со всем сливающиеся с белыми стенами домов, крытых черепицей, — со всем духом Феодосии».

Во дворе дома Редлихов, как пишет в мемуарах Елизавета Кривошапкина, цвела желта акация, которая называется бобовник «Золотой дождь». А у моря до сих пор деревья белой акации наполняют в мае своим аромат древний город.

В ювелирном магазине Моисея Цвибака на Итальянской улице Цветаева купила шарманку с множеством мелодий (запись от 11 мая 1914 года). Тогда Марина, конечно, не знала, что сын Цвибака — Яша — станет крупным писателем и издателем русского зарубежья. В его книгах, вышедших под псевдонимом Андрей Седых, мы с нежностью читаем о Феодосии 1910-х годов.

Встреча Седых и Цветаевой состоялась в Париже, в годы эмиграции. В книге «Далекие, близкие», изданной в Нью-Йорке в 1967 году, Андрей Седых описал эту встречу и их единственный в жизни разговор. На прощание Цветаева крепко, по-мужски пожала руку издателя, сказав: «Это меня Макс Волошин научил так крепко руку пожимать… Вы знали Макса. Вот вам привет от него — рукопожатие…»

В мае 1914 год Сергей Эфрон начал сдавать экзамены в Феодосийской гимназии, а Марина ездила с Анастасией и ее сыном в Коктебель.

22 мая Цветаева записывает: «Какой у нас сад! Сколько роз! Аля всегда возвращается с прогулки с розой в руке. Утром пахнет Россией, летом, деревней».

В окно и открытые двери дома лилась душистая волна от десятков кустов роз. Прекрасные юношеские стихи рождались в те годы. Стихи еще без пережитых позднее боли, потерь, бедности, неприютности. «Странная вещь: так легко и с такой радостью писать и с таким наслаждением открывать писание!»

Цветаева часть фотографировала дочку стереоскопом, точнее, фотоаппаратом с двумя объективами. Но, увы, ни одного снимка не сохранилось. Уезжая в эмиграцию с матерью, девятилетняя Ариадна Эфрон с сожалением записывает в своем дневнике тот факт, что среди вещей и книг, которые они оставляют в московской квартире, остался и стереоскоп с множеством крымских снимков.

С первого июня Марина с дочерь и котом уезжают в Коктебель. На столе у Елены Оттобальдовны фотография крестницы. Втроем (Марина, Аля и ее няня) они совершают длительные прогулки до Змеиного грота на Карадаге. «Шли мимо высоких песчаных гор, сначала мягкой, ровной дорогой, потом узенькой тропинкой, бегущей до вниз, то вверх… У рыбацкой хижины мы сели в лодку, наклоненную к самой воде… Казалось — мы плыли… В Змеиный грот нельзя было войти, мы спустились в крошечную, ни откуда не видную бухточку. Волны швыряли нас с невероятной силой. Интересно — что сказали бы какие-нибудь очень мирные люди, глядя как мы карабкаемся с Алей по крутым, местами опасным тропинкам?! Мать в шароварах, тонкая, как девочка — дочка в рубашечке — синее небо — грохот моря — высокие желтые горы. Это могло быть 100, 200, 300 лет назад! Ни турецкие узоры на шароварах, ни Алина рубашечка не выдавали ХХ века!… Море этого дня — 12-го июня! — шуми вечно! Вечно стой у этого моря рыбацкий баркас! Тонкая, легкая я в голубых шароварах, не старься!»

На следующий день в Коктебель приехала поэтесса Аделаида Герцык с мужем. Марина долго беседовала с ней сначала в башне Волошина, затем у моря.

Герцык говорила о нетерпимости Марины к людям, о Волошине и его жене Маргарите Сабашниковой, о Коктебеле, каким он был до первого «обормотского» лета 1911 года.

Летом 1915 года Цветаева приезжала из Москвы в Коктебель с дочерью, Анастасией и сестрами Парнок. В записные книжки она вносит список вещей, которые везет в Крым, коктебельские расходы. Например, в знаменитом кафе «Бубны» Марина потратила 21 копейку.