Виталий Бабич - Семь историй о любви и катарсисе

1. Ты, Лина, была моей Музой (как прежде была Оксана).

2. Я узнал, что ещё способен на светлые, сильные порывы чувств по отношению к женщине.

3. Я узнал как ты, Оксана, умеешь любить. Всецело! Непоколебимо! Как тонко чувствуешь перемену в моём настроении.

4. Я закалился в поиске истины среди противоречий.

5. Для всех нас троих произошла переоценка — проверка — наших ценностей.

6. Я стал верить, что мои чувства к Оксане могут возродиться.

7. А помощником в этом вольно-невольно стала ты, Лина.

8. Я осознал, что всю невостребованную энергию стремлений к обновлению я должен перенаправить не только в мою семью, но и в свое творческое русло — найти возможность больше заниматься самым любимым делом: писательским.

9. Я опишу эту историю (прототипы — мы трое), это будет мой первый роман (а для читателей, надеюсь, он станет предостережением от ошибок)» .

Я сохранил изменения в тексте, поражаясь тому, как, оказывается, много плюсов можно увидеть в поступке, за который становится стыдно. А ещё я назвал себя вечным оптимистом, болтом нержавеющим, свиньей благородной…

Когда я вернулся в минскую квартиру, дети уже спали. А Оксана плакала, сидя за столом на кухне. Я её обнял и спросил:

— Ксюшенька, что тебя так расстраивает?

Она прижалась ко мне и сказала:

— Ты давно не называл меня так ласково…

— Я очень хорошо прогулялся, укрепился. Записал много полезного. Даже целых девять плюсов для будущего вычислил из всей этой истории.

— А разве она уже закончилась?

Оксана глубоко вздохнула и продолжила:

— Ох, если бы ты знал, как я хочу, чтобы действительно закончилась. Раз и навсегда. Навсегда! Хочется жить спокойно и счастливо.

— Мы и будем так жить: спокойно и счастливо. Иначе — и смысла нет.

— Но чем ближе твой выход на работу, тем у меня на душе беспокойнее.

— Ксюшенька! Я укрепляюсь с каждым днём. Я готов к любому испытанию, даже к самому нежелательному для тебя: если она мне ответит «да». Я смогу ей сказать «нет».

— Может, ты себя просто заставляешь так сказать, как я в эти дни заставляю себя хоть немного поспать и поесть?

— Нет! Я осознаю дальше свои ошибки, свои чувства. Мне важна истина… И вот сейчас момент истины в том, что у тебя всё-таки депрессия. И нам необходимо выгнать её из твоей души.

— Как вам, мужчинам, просто. Сказал жене: «люблю другую», «ухожу из семьи», потом сказал, что это была ошибка — и все нормально. И аппетит, и сон в порядке. И никакой депрессии. Вам можно позавидовать.

— А ты хочешь, чтобы и я впал в депрессию, и мы тут оба рыдали на кухне, выпуская фонтаны слёз? — взорвался я, защищая мужчин. — Мы тогда бы точно не выбрались из этого болота.

— Молодец! Ты заварил всю эту кашу, но сам отделался лёгким испугом.

Я сдержал свои эмоции и, снова чувствуя свою вину перед Оксаной, ответил спокойным тоном:

— Я отделался нелёгким стрессом. Вернее, дозы стресса не способны меня выбить из колеи. Это плохо?

Она вытерла слёзы, улыбнулась мне и вместо ответа сказала:

— Ты ведь проголодался. Я на ужин давала детям вареники. Возьми в морозилке свою порцию и свари. А я пойду постираю детское бельё перед дорогой домой…

Утром следующего дня мы уже ехали в поезде. Вагон был полон пассажирами. Сквозь всеобщий шум я старался сосредоточиться и начать писать задуманный мной роман. Процесс пошёл хорошо. Оксана занимала детей, а я настолько увлёкся своим новым творением, что не заметил, как она отлучилась куда-то.

Я нашёл жену в тамбуре. И подошёл к ней. Оксана стояла у двери вагона, прислонившись к стеклу, а напротив мужчина докуривал сигарету. Выходя из тамбура, он обратился ко мне:

— Извиняюсь, я просто пассажир. Но вы поддержите её, пожалуйста. И не бросайте!

Он вышел из тамбура. Я увидел заплаканное лицо жены и мог только сильно прижать её к себе, целуя в щёку и повторяя про себя слова этого мужчины:

«…поддержите её, пожалуйста. И не бросайте!»

Он словно ясновидящий какой-то… Но я ведь и не собираюсь её бросать. Я не смог этого сделать…

Вечерняя Москва встретила нас щедрым снегом. Я даже смог испытать мгновения истинно новогоднего настроения. И пытался передать их и Оксане, и детям. По-моему, получилось.

Но моя вера в то, что жена успешно освобождается от депрессии вскоре потерпела очередное фиаско. Перед сном она пошла принять ванну, спросив меня:

— Ты уже будешь спать?

Я понимал, что она это спрашивает в надежде на интимную близость со мной, но чувствуя большую усталость, ответил:

— Ой, наверное, да.

Я лёг в постель и, не успев сделать традиционную перед сном быструю медитацию-молитву, отключился…

Меня разбудил плач Оксаны, раздававшийся из ванной.

— Но где же она, где? — рыдала жена сквозь слёзы.

Мало, что понимая из всего этого, но чувствуя опасность, я вскочил и подбежал к ванной со словами:

— Оксана, Оксаночка! Что случилось?

Она не отзывалась.

Я дёрнул за ручку. Дверь оказалось закрытой на защёлку изнутри, хотя обычно никто из нас так не делает.

Моё сердце готово было выскочить из груди, наполнившейся страхом сопричастности к трагедии, когда я кричал:

— Открой дверь! Открой, пожалуйста, открой!

От моего крика проснулись дети. Чувствуя неладное, дочка стала громко плакать. Борис и Маша подбежали к ванной. И тогда Оксана отозвалась:

— Дети, всё нормально! Ложитесь спать!

— Мама, мама! Ты почему закрылась? — спросила дочка.

— Случайно. Это случайно. Машенька, не плачь! Бориска, ты тоже не бойся!

— Ты скоро выйдешь? — спросил сын.

— Да, скоро, скоро. Ложитесь!

— Оксана, открой же дверь! — недоумевал я.

— Уложи сперва детей. Понял?

— Понял.

Мы ушли в детскую комнату. Я уложил детей. Молясь за Оксану, посидел немного рядом с их кроватями. Затем вернулся к ванной.

Дверь была уже открыта. Я вошёл, слыша плёсканье воды. Жена стояла за шторкой и всхлипывала.

— Оксаночка, я так испугался за тебя. Ты в порядке?

Я раздвинул шторку и сразу обратил внимание на кровяные потёки на руке Оксаны.

— Боже! Ты…

Я не смог выговорить следующие слова. Не сдерживая слёз, крепко прижал её к себе!

— Дурочка моя! Зачем?.. Всё же хорошо в моей душе. Я остался с вами! Я не могу без вас!

— Я не… не… не хотела… — пыталась сказать она сквозь свои всхлипывания.

— Что не хотела?

— Не… не хотела тебя раз… будить. Но упала…

— Ты упала?

— Упала в воду моя… моя серёжка.

Я отпустил её из объятий, взял в свои руки её руку, рассматривая рану. След от лезвия — он был выше вены — уже не кровоточил. Рана была неглубокой. На верхней части ванны я увидел то самое лезвие. И тогда вспомнил, что в Минске мне снился странный сон…