Себастьян Фолкс - Энглби

Можно подумать, с нами за столом сам Джеймс Джойс. И какими двусложными заменить слова «убийца» и «дворецкий»?

Как-то на выходе оттуда я столкнулся в гардеробе с самим сэром Ральфом Ричардсоном. Он как раз забирал мотоциклетный шлем.

— Привет, — сказал он. — На мотоцикле ездите?

— Езжу, — соврал я.

— Чей?

— Гм… «Ямаха». А у вас?

— А у нас БМВ. Он замечательный. Как раз собираюсь присмотреть новый. Не хотите составить компанию?

Я глянул на часы.

— Это можно.

И мы отправились в ближайший автосалон БМВ, на Парк-лейн, совсем рядом.

— У вас есть защитные очки или забрало? — спросил я.

— Нет, и не надо. Просто прищуриваешься, вот так, и вперед.

Он взгромоздился на огромный мотоцикл, стоявший в витрине. Ветеран сцены и экрана, уже под восемьдесят, он прилег грудью на бензобак и крутанул правой рукой акселератор.

— Брмм, брмм. Примерно так, — сказал он.

Продавец, нервно замерев, вытянулся во фронт. Наверное, он узнал Ричардсона. Я сочувственно ему улыбнулся. Ох уж эти актеры…

И тут сэр Ральф посмотрел на меня:

— Теперь вы.

Я перекинул ногу через седло и ухватился за руль. Никогда не ездил на мотоцикле, но старательно скопировал позу сэра Ральфа — грудью на бензобак, покуда сам актер прохаживался рядом:

— Брмм, брмм, как-то так.

Он опробовал еще пару машин, и мы направились на выход. Продавец, сильно прихрамывая, пошел открывать нам дверь.

Когда мы вышли на Парк-лейн, Ричардсон сказал:

— Похоже, он и раньше работал в мотоциклетной отрасли.

Потом крикнул:

— Ну, до свидания!

И зашагал в сторону Мейфера.

Это еще одно преимущество журналистской профессии. Людям поневоле приходится с тобой разговаривать, а это иногда весьма кстати, если у тебя не так много близких друзей. Странно все-таки, что нормально побеседовать в последнее время мне довелось только с Джефри Арчером и сэром Ральфом Ричардсоном; но такова жизнь.

Встречаться со знаменитостями мне нравилось, только вот насчет своих интервью я уверен не был. Я не умею оценивать людей. В чем я и признался Тони Боллу (Звездоболлу, как называли его за глаза. По качеству прозвищ можно определить масштаб учреждения. Сравните Дебила, Туалета и, например, Лепру с Игуанодоном или Австралопитеком. Емкое «Звездоболл» довольно точно отражает самый дух Флит-стрит).

Как бы то ни было, мое интервью с Арчером имело успех, и Болл очень хотел получить от меня нечто в том же духе. Он дал мне список на перспективу: Билли Грэм, Кен Ливингстон, Дуглас Херд, Наим Атталла… О половине этих персонажей я вообще не знал, кто это.

Думаю, пора стать чуть осторожнее. И чуть откровеннее.

Чувствую, жизнь моя стала потихоньку налаживаться. Работать журналистом мне понравилось. Безумно просто, и хорошо платят. «Женскую полосу» у нас ведет помред Маргарет Хадсон. Постарше меня, прямо скажем, не ослепительная красавица, но вполне ничего. Одевается несколько старомодно: юбка миди, толстые коричневые колготки, уютный бежевый свитер. Не Дженнифер Аркланд, согласен. Но полногрудая и с блеском в глазах. А главное, ко мне расположена. Всегда здоровается, когда сталкиваемся в коридоре; обязательно заметит: «ваши статьи всегда на высоте»; и про погоду, это уж непременно, и «что-то вас не видно в нашей столовой», ну и прочие мелочи.

Как-то пришлось сходить с ней пообедать в эту самую столовую. С тех пор зарекся. Представьте: стоишь в очереди с подносом, потом выуживаешь из железного заплесневелого бачка нож и вилку, наливаешь в стакан воду, а над головой лампы дневного света. Меня охватил ужас, будто я снова очутился в Чатфилде. Страх перед «учреждением»… Господи, для чего вокруг столько пабов, ресторанов и кафешек? Как я понимаю, для того, чтобы ты не был частью «учреждения», там не унизят, там ты вольная птица. А столовая… От одной мысли о ней потеют ладони и щекотно под мышками.

Ну ничего. Найдем к Маргарет другие подходы. На газетной рождественской вечеринке, например, — говорят, это затяжные вакханалии, заканчивающиеся в погребке на Феттер-лейн.

Квартира моя оказалась что надо, район мне нравится. Лежа по ночам, я слушаю, как шуршат шины по мокрой мостовой в сторону Квинз-уэй и Уэсборн-Гроув. Уже почти обхожусь без таблеток. Но шипения резины по мокрому асфальту достаточно, чтобы лишить меня сна и заставить думать о других людях и их ночных вылазках.

Я сказал, надо стать осторожнее? Да, надо, чтобы не пустить все это по ветру. Все это счастье. По-моему, это и есть счастье. Я его еще не обрел, но ощущаю — оно где-то рядом. Я чувствую, что подобрался к нему совсем близко. Бывают дни, когда я почти обоняю его запах.

Проснуться полным жизни; поспешно вскочить с кровати и ринуться в наступающий день. Иметь друзей, с которыми хочется поговорить, обменяться мыслями, поделиться опытом, быть на связи… Если честно, у меня все пока не настолько здорово. Но мне нравится и теперешний распорядок дня: почитать в постели газеты, слушая комментарии Джона Тимпсона и Брайана Редхеда по радио, с кружкой чая PG Tips; по вторникам и пятницам — кофе эспрессо в баре у метро «Чансери-лейн». Мне нравится, как небритый сицилиец дергает деревянный ящик кофемолки и, увидев меня, приветственно рычит.

А потом — воскресная прогулка до Мраморной арки, моя еженедельная тренировка (полегче, Туалет, не перетрудись). За обедом в траттории, что в начале Эджвер-роуд, полистать нашу газетку, поглядеть, кто что сделал, а кто что — нет. Бокал просекко в ожидании tonno fagioli [41] Тунец с фасолью ( ит. ). , каннеллони с начинкой и литр плотного этрусского вина; потом их фирменный забальоне в медной вазочке с амаретти и бокалом вин санто, прежде чем вздремнуть перед экраном соседнего кинотеатра. Простенько и со вкусом. Чао, мистер Уотсон. Кстати, Уотсоном меня теперь называют все. (Я даже завел на это имя кредитную карточку «Аксесс»). Подписываюсь уверенной рукой, с нажимом, чтобы и на бланке под копиркой хорошо читалось: М. К. Уотсон (откуда взялось К. и что оно означает, одному богу известно). Чао, Бернардо. До встречи через неделю. Чао, чао.

А теперь насчет «чуть откровеннее». Вдох-выдох. Вот.

На первом курсе университета я однажды проснулся в палате психбольницы.

Это было самое отвратительное впечатление в моей жизни после Чатфилда. А дело было так.

На каникулах я устроился на приличную ставку на фабрике пластмассовых стульев в Бейсингстоке. С учетом моего прошлого фабричного опыта плюс несколько улучшившегося с того времени резюме должность мне предложили ответственную. Вставать приходилось рано, но мне нравилось чувство погони, когда я на своем «Морриссе-1100» долетал от подъезда на Трафальгар-террас до фабричных ворот всего за полчаса. В то время я большей частью крутил в машине Time and Word группы Yes (любимая композиция в этом альбоме была «Prophet» — вязкое вступление на электрооргане, потом струнные типа цитры, и вдруг ни с того ни с сего — ритмическая часть, ударные, и тут вступает зубодробительное соло бас-гитары) и «The Low Spark of High-Heeled Boys» группы Traffic , в конце которой саксофон выдает самую долгую отрыжку в истории звукозаписи. Пленка кончалась, когда я въезжал на фабричную парковку, и шелестела напоследок: ффлиииаааееерррджххх.