Себастьян Фолкс - Энглби

Потому что к ощущению распада добавилась еще и ярость. Хотелось что-нибудь разбить.

Я уже не мог двигаться. Судорожно вцепился в край прилавка. Видел свои побелевшие костяшки и кровь на указательном пальце, в том месте, куда впился ноготь большого.

— Сэр, вам нехорошо?

— Да. Вызовите врача.

Дальше помню только, что, когда ко мне подошел мужчина, я рыдал.

Принесли стул, и этот мужчина, приобняв меня за плечи, помог сесть. Потому я и расплакался. От этой ничтожной ласки.

Когда приехала «скорая», водка уже разнесла голубые таблетки по кровотоку. Я выпил стакан воды, а она, в свою очередь, высвободила блокированный алкоголь. Потом — провал в памяти, очнулся я уже в палате.

Я лежал на кровати одетый, под вафельным покрывалом. Чувствовал себя отдохнувшим, хотя что-то тревожило и грызло. Казалось, я дал волю тому, что обязан был держать под замком. Выпустил кота из бутылки и джина из мешка… на этой мысли я снова уснул. Мужской голос задавал мне вопросы, потом предложил отдохнуть, и я согласился.

Как же приятно уступить, полностью сдаться. Из темноты слышались голоса двух-трех человек, они говорили ласково, с участием.

Я попал в какой-то иной мир, но самого путешествия не помнил. Разъединенные частицы меня превратились в волну. А потом я вдруг снова материализовался, ни с того ни с сего, без явного квантового скачка. Человеческие особи материальны и состоят из атомов, а значит, тоже обязаны подчиняться законам квантовой механики — даже в мыслях, которые суть всего лишь электрические импульсы в мозгу. Может, я наконец разгадал тайну человеческого поведения и мотивации? Боже, откуда мне знать?

Принесли горячее молоко и две белые таблетки. Никаких уколов, ничего зловещего. И снова в уютную постель.

Проснулся я, когда было уже светло. Я находился в общей палате. Вокруг стояло еще пять кроватей, но все пустые. В ногах у моей стоял стул, на котором лежали стопочкой сложенные вещи.

Главное в такой ситуации — постараться вернуться к нормальной жизни. Почистить зубы, попить чаю, понять, где ты. Одевшись, я выглянул в коридор и увидел женщину в обычной одежде, а не в белом халате. Медсестра это или нет?

— Извините, вы не могли бы сказать, где я, собственно, нахожусь?

— Вы ведь у нас Майкл? Мы подумали, что вам нужно выспаться. Как вы себя чувствуете?

— Хорошо.

И это была правда. Я действительно выспался, причем никакого похмельного синдрома. Водка была качественная, плюс мои восемнадцать лет, когда все как с гуся вода.

— Так где же я?

— В больнице. Поступили к нам вчера вечером. Кстати, меня зовут Элисон.

— А что за больница?

— «Парк-Пруэтт». Психиатрическая лечебница. Вас привезли из…

— Я хочу отсюда уйти.

Получилось, я все же последовал ежедневному совету Жерди Рида отправиться в Пруэтт, правда, не автобусом, а на «скорой».

— Почему вы не идете завтракать?

Я нехотя побрел за Элисон по коридору, потом вниз по каменным ступенькам.

— Должна предупредить, что в нашу столовую сейчас приводят пациентов из отделения для хронических больных, у них на кухне ремонт. Бояться их не нужно. Добрые безобидные существа, но некоторые ведут себя забавно.

Запахло жуткой больничной едой. У меня перехватило горло. Ощущение, прямо противоположное аппетиту: мне показалось, что я больше никогда не прикоснусь к еде.

Может, дело было не только в запахе, но и в самом виде столовки.

За двумя длинными столами сидело человек пятьдесят, и мужчины и женщины, в основном сильно меня старше. Мужчина с огромной бритой головой колотил о столешницу металлической миской и стонал. Женщины со странно сморщенными лицами жадно хватали и заглатывали еду.

Элисон, наверное, заметила выражение моего лица.

— Идите сюда, я вас усажу. Вот, есть местечко рядом с Сандрой. Сандра, это Майкл.

— Очень приятно.

Туда-сюда летали куски. Некоторые хроники ели прямо руками. Друг с другом они почти не разговаривали, но шум стоял страшный. Крики, стоны, рыдания. Остановить это все, видимо, было нереально.

Я отодвинул тарелку с едой и трясущейся рукой попытался поднести к губам чашку. Отхлебнул, но проглотить не смог. Видимо, это была защитная реакция, не позволяющая организму впускать в себя хоть что-то из этой безумной среды. Тело насторожилось, почувствовав опасность, захлопнуло двери, задраило люки. Я выплюнул чай обратно в чашку.

Встав из-за стола, вышел из этого бедлама, побрел по коридору. Санитар в униформе строго спросил, куда это я. Сказал, что хочу выйти подышать.

— Двери откроют, когда после хроников уберут столовую. После можете немного пройтись. Кто ваш доктор?

— Не знаю. Вообще-то я у вас не лежу. И мне нужно домой.

Этот запах…

Тут я вспомнил про 1100-й, оставленный на парковке в центре. Они же сдерут с меня кучу денег.

Санитар повел меня в кабинет, похожий на стеклянный аквариум. Сидевший там мужчина записал меня на прием на следующий день.

— Вы меня не так поняли, — сказал я. — Я хочу уехать домой. Выписаться.

Регистратор, или как он у них там называется, нашел мое направление на госпитализацию.

— Вас доставили сюда из больницы общего профиля, тогда дежурил доктор Эндрю Браун. Теперь ваш лечащий врач — доктор Лефтрук, но у нее сегодня выходной. Можете завтра к ней подойти, ей решать, как с вами быть.

— Есть же у вас другие врачи. Мне сегодня же надо выписаться. Я ведь работаю. Мне срочно нужно явиться, иначе уволят.

Задав мне кучу невнятных вопросов, он признал, что психиатров у них и правда несколько, и выдал-таки направление к доктору Гриноу, на этот же день. Еще он поинтересовался, кто у меня семейный врач: к счастью, я мог назвать доктора Рея, к которому был приписан во время учебы в средней школе. Не обращался к нему уже года три, поэтому он мог засвидетельствовать, что я практически здоров (что думает насчет меня старый Воэн с Кингз-парейд, регистратору знать было ни к чему).

Позже я увидел распахнутую дверь и вышел во дворик. В моем корпусе определенно держали тихих, что утешало. Я слонялся по больничной территории, аккуратно обходя бормочущих что-то себе под нос персонажей в плащиках. Главное здание было кирпичное, увитое плющом, с острой щипцовой крышей и галереей, опиравшейся не столько на оштукатуренные колонны, сколько на железные штыри. В остальном это была копия Чатфилда: такой же ангар-спортзал вдалеке, тот же запах жирной подливки. Привет, Бэтли, здравствуй, Фрэнсис. Я знал, что мы обязательно встретимся снова.

Я бродил по дорожкам, чувствуя во рту привкус страха. Подумалось о том приюте со стариками из моего детства, в окна которого, как только опускались сумерки, я смотрел и смотрел. Подобные места обладают одной общей особенностью: оттуда нельзя сбежать навсегда, ты обречен вечно возвращаться.