Михаил Талалай - Цветы мертвых. Степные легенды [сборник litres]

В первые, по прибытии немцев, дни местное казачье население охватил необыкновенный подъем. В немцах увидели спасителей и избавителей. Молодежь, уцелевшие дебелые усачи и хилые старики готовились к поступлению в новую Донскую армию. Всем казалось, что появление такой армии являлось естественным, само собой разумеющимся следствием появления интервентов.

Во всяком вторжении в пределы России видели случаи избавиться от тирании – будь то немцы, китайцы, монголы… все равно. «Хоть с чертом на большевиков!» И если в пришельцах не искали друзей, то не видели в них и врагов. Ибо считали, что хуже не будет. Свалить бы лишь ненавистную власть, там будет видно…

По Северному Донцу избиралось до 10.000 молодых казаков, готовых взять оружие. Хуторяне и станичные атаманы исподволь, незаметно для немцев, обучали не бывшую еще в армии молодежь владеть холодным оружием. В глухие зимние вечера, при лучине, как в старину, где-нибудь в занесенном снегом хуторе, рассказывали старики о былой славе войска, о подвигах отдельных казаков.

На таких посиделках пелись, теперь уже без опаски, старые казачьи песни, которых молодежь не знала.

Но немецкие коменданты неизменно заявляли одно и то же:

– Alle Kosaken sind Partisanen!

И поэтому формирование Донской и Кубанской казачьих армий сорвалось и, как говорится, «погибло на корню»…

А в ноябре румыны бросили свои позиции у станицы Клетской на Дону. В начале декабря красные прорвали фронт окончательно и перевалились через Дон.

Доверие к немецкой непобедимости рассыпалось в прах. И только тогда немецкие коменданты сами начали собирать казаков в части. Но было уже поздно.

Одни разбрелись по отдельным немецким полкам в качестве конюхов и вспомогательных команд, а кое-кто и исчез предусмотрительно из станицы.

Момент немцами был упущен. Казаки потеряли случай восстать всей массой и обрушиться на поработителей, отомстить за дедов и отцов. Знали, что немец «не свой брат», но лиха беда почин. «Лишь бы начать, а там видно будет!»

Пока немцы тормозили создание казачьих частей, по реке Белой Калитве бывший уголовный, не казак, по прозвищу Савка Конокрад, добился доверия у местного коменданта, надел новую, добытую где-то кавказскую бурку, нацепил шпоры и казачью папаху и попросил коменданта подписать какую-то бумажку, написанную по-русски, предварительно презентовав ему мешок белой муки, десяток кур и барана. Бумажка была подписана.

А Савва, ссылаясь па эту бумажку, немецкую печать и подпись коменданта, объявил всеобщую мобилизацию целого района. Оклеветал станичного атамана и свалил его с должности. А заняв место атамана, выгнал начальника полиции, кстати сказать, честного и доброжелательного к населению человека, и посадил своего ставленника. Реквизировал лучший дом, открыл столовую для немцев, где каждый ефрейтор мог хорошо поесть и провести время с хорошенькими и крутобедрыми девицами с большой практикой. Устраивал парадные обеды для немцев из реквизированных им у населения продуктов. На этих же обедах подпившие немцы подписывали какие-то неведомые им бумажки, пользуясь коими, Савка снова реквизировал скот и продукты и снова устраивал обеды и ужины.

Отобрав у населения всех лошадей и подводы, Савка посадил на них мобилизованных шахтеров, назвал их казачьим полком и представил коменданту список на тысячу человек и 200 лошадей. В действительности же у Савки не было и 150 человек и сорока лошадей.

Немцы подписали и этот список, и Савка стал получать из немецкого интендантства паек в пятикратном размере против наличности и стал еще щедрее угощать немцев их же сигаретами, мармеладом, сыром, колбасой, медом и т. д.

Потом Савка, нагрузив подводу немецким пайком и реквизированным у населения продовольствием, двинулся… в Новочеркасск. Где там был Савка, от кого, как говорится, получил благословение – один Бог знает. Но Савка явился домой с погонами подхорунжего, сшитых из архиерейской ризы и с двумя советскими полтинниками выпуска 1925 года, на красных ленточках на груди. Устроил парад своему «полку». Несколько десятков кое-как одетых шахтеров, в валенках, треухах, поддевках и куртках, продефилировали несколько раз нестройно перед пьяными немцами под… гармонь.

Немцы были в восторге. Савка еще более. В конце концов, один расходившийся «зондерфюрер» заехал по уху шахтеру, заявив, что казаки очень любят, когда начальники им «бьют морду».

Потом фотографировались и опять пели, и опять подписали какую-то бумажку.

Савка же, забрав с собой фотографии, барана, муку и спирт, понесся снова в Новочеркасск. А через трое суток возвратился с настоящими погонами есаула донской казачьей батареи, с широкими лампасами и в новых штанах.

Высокий, мордатый, рыжий и ражий, он удачно являл в немецком представлении тип казака архаических времен Тараса Бульбы. Немцы ему верили. Савка же им врал и надувал их на каждом шагу, творил свои дела и делишки между Донцом и Новочеркасском, вызывая недовольство у населения и зависть у соседних атаманов.

А когда эти атаманы, возмущенные поведением Савки, решили разоблачить его в глазах немецкого командования и пригласили его на атаманское совещание, чтобы схватить его и выдать немцам, Савка явился в своем фантастическом одеянии, но с немецким автоматом в руках. Своего вестового, тоже Савку, поставил у входных дверей, демонстративно приказав ему во всеуслышание:

– Ежели кто из них (жест в сторону остальных) побегить отсель, стреляй безо всяких!

Сам же сел, не снимая бурки, в самом центре заговорщиков из 48 атаманов и старост. Увидев такое поведение Савки, атаманы и старосты притихли, т. к. не знали, что хорошего еще имеется у Савки под буркой, кроме его автомата.

Собрание прошло спокойно. Говорили о пустяках. Немецкий комендант не дождался разоблачений и, рассердившись, встал и, пожав руку Савке, сказал ему:

– Gut, Kosak!

А Савка преспокойно вышел вон, сел в линейку и, откозырнув «по-офицерски» смутившимся господам атаманам и старостам, отбыл восвояси.

В день ев. Екатерины в станице Екатеринославской был престол. Донец сковало льдом, и через него шла санная дорога.

В центре станицы, на пригорке, в деревянной старенькой церкви, только что освобожденной от всякого хлама и мусора, толпились мужчины, женщины и дети. Ждали гостей из Новочеркасска. Наконец, колокольный звон, изображаемый ударами палкой по подвешенному на проволоке куску рельсы, известил, что через Донец едут гости.

Тройка лихих взлетела со льда на пригорок и подкатила к церкви. Гости, а за ними и жители, вошли в церковь. Отстояли молебен. Молебен прошел чинно, по-старинному. Пел местный хор. Многолетие Всевеликому Войску Донскому, гостям и присутствующим грянули с таким воодушевлением, что стекла верхних рам нажужжали, будто сотни пчел застряли между ними. Вышло торжественно. Под последнее многолетие хлынули из церкви.