Михаил Талалай - Цветы мертвых. Степные легенды [сборник litres]

Рассказчик поежился плечами и сильнее натянул шинель на них.

– Закурить ба, – сказал он.

– Я те закурю! – строго сказал урядник. – Доброволец, что ли?

– Доброволец, – ответил казак, пряча кисет в карман.

– Дома-то кто остался, поди? – опять спросил урядник участливо.

– Дома?.. Мамаша осталась… отца-то расстреляли в 36-м. Дюже кричала мамаша тогда!..

Стало тихо. Лишь лес шумел верхушками. Кто-то хлипко хватил воздуха и сейчас же сконфуженно закашлялся…

Издали донесся едва слышный конский топот. Ехали со стороны села. Урядник поднялся и вышел на дорогу. Едва видимый в темноте всадник остановился. Лошадь нетерпеливо топталась, прося удила.

– Кто едет? – спросил урядник.

– Свои, – ответил верховой.

– Куда в такую ночь? Темно-то как.

– За сеном, ответил верховой, пуская коня вперед.

– Пароль-то знаешь? – спросил урядник, придерживая лошадь за храп.

– Мюнхен, – ответил верховой.

– Верно. Мухин, – сказал урядник.

– Не Мухин, а Мюнхен, – поправил верховой и поехал шагом.

– А черт его знает? Чи Мухин, чи Мухнин… Войско Казачье, а слова немецкие, и не выговорить… – пробурчал урядник и вернулся на заставу.

– Кто это? – спросили его.

– Наши… за сеном… немец, туды его, своих толсторожих посевным зерном кормит, а нашим – хрен. А казак поди да украдь у жителя.

– Это верно… Как же тебя не расстреляли? – спросил кто-то снова рассказчика.

– Лишили права служить в германской армии… Да я им и не служил. Я своим служил… Да и помягчели немцы теперь… Гайка у них слаба. А подвинтить не могут. К нам больше ластиться стали… Однако, воюют еще, держатся.

Никто не ответил. Лес по-прежнему шумел тихо.

– Орга-низа-ция, – многозначительно выговорил урядник и посмотрел на часы. Была полночь.

В воскресенье после обедни идет веселье во всей деревне. Молодые бабы и девки, разодетые по-праздничному, напудренные и нарумяненные, где нужно, прогуливались по узким деревенским улицам парочками и кучками, держась за руки и лузгая семечки.

Молодые казаки, уже познакомившись с деревенскими парнями, стояли вдоль плетней и затрагивали девок, отпуская шуточки. Парни держались сдержанно, видя в пришельцах-казаках серьезных конкурентов; казаки же, наоборот, были развязны по-военному, привыкнув уже за годы войны считать каждое село, хату и девок – своими. Вооруженные, в более эффектной одежде, чем крестьянская, они притягивали к себе взоры молодых бабенок, обещающе посматривавших на казаков.

У одной избы уже скрипела, еще неуверенно, видавшая виды в походах, гармонь в руках чубатого донца. Шапка его, сдвинутая на затылок, оголила потный лоб. Донец лениво растягивал и сдавливал гармонь, а та шипела злобно и охала, как живая.

Несколько девок топтались напротив, поглядывая на молодежь. Но те выдерживали, ожидая, когда девки сами начнут танцы. Как говорится: держали фасон.

К вечеру, когда дневная духота начала спадать и из леса потекли прохладный струйки воздуха, вместе с запахами скошенных трав, прелых листьев и ароматной хвои, посреди улицы образовался большой круг. Но молодежь не начинала танцев, выжидая – кто первый. Наконец более смелые и уверенные вошли в круг.

Гармонист, перевирая, заиграл танго. Пары пришли в движение. Казаки, выгибая ноги в коленях и поднимая плечи, выступали петухами-победителями, напирали на своих дам; девки, выгнув неестественно спину, отставив зад, выворачивая пятки и вихляясь телом, одновременно валились плечом на грудь своих кавалеров и пятились с оглядкой. Все держали себя сдержанно, так как танцевались европейские танцы. Было душно, пахуче и потливо. Веселье только еще начиналось. Постепенно в круг входили все новые пары.

Казаки давно в деревне. Они охраняют железнодорожные и шоссейные дороги от белорусских партизан. В этом селе как-то тихо. На фронте гремят орудийные громы, на соседних участках свистят пули, рвутся гранаты и валятся под откос груженые поезда. А здесь словно нет войны. Казаки свободно разгуливают по селам, выставляя заставы лишь на ночь. С жителями подружились. Единственная неприятность, причиняемая населению казаками, это реквизиция фуража. Немцы для своих слоноподобных першеронов поставляют вагонами зерно из Украины. Казачьим коням не отпускают ничего, предоставляя казакам лишь право добывать корм своими силами. Крестьяне, скрепя сердце, терпели эти реквизиции, но довольны были тем, что война не коснулась их еще, а может быть, Бог даст, и не придет к ним.

В тех дворах, где жили полюбовно, в согласии, там даже были и довольны постоем. От того же реквизированного воза сена перепадал клок и хозяевам. Из-за девок не ссорились, считая постой временным и неизбежным.

К наступлению темноты круг танцующих увеличился. В середину вошел уверенно немолодой уже донец и с цыганскими ухватками начал отбивать каблуками мелкую дробь возле дородной, но видимо легкой молодой бабы. Баба делала вид, что не замечает его, и небрежно перекидывалась словечками с соседками. Казак уже выкинул несколько коленец под дружную поддержку толпы. А бабенка все безразлично выплевывала изо рта шелуху семечек и вытирала ладонью губы. Но глаза уже лукаво бегали по подружкам: «пускай, мол, помучится, а после я ему докажу…»

Наконец казаку надоело это занятие, и он, выкинув какой-то непонятный трюк руками и ногами и вызвав общий смех в толпе, затоптался возле бабы, как застоявшийся жеребец на коновязи.

Тогда только бабенка, взяв платочек двумя руками и отставляя мизинцы и прикрывая лицо платочком, медленно поплыла утицей по кругу.

«Эх!» – донца словно кто укусил за пятки. Он взвизгнул, ухнул, закинул за пояс левую руку, а правой, схватив свой пшеничный ус, пошел выделывать кренделя. Гармонист давил изо всех сил трехрядку, гармонь взвизгивала, охала, стонала и хрюкала басами, словно боров в закутке. Бабенка плыла уже который раз по кругу, а донец все не отставал от нее, идя то вприсядку, то рассыпаясь в мелкой дроби, то бесшумно выступая гусем. А бабенка-то покажет себя из-за платочка, то снова скроет раскрасневшееся лицо. А сама хитро улыбается.

Толпа, поняв, что идет соревнование на измор, дружно прихлопывала ладонями. Гармонист уже, видимо, уставал и, издавая верхами какие-то непонятные звуки, отбивал такт лишь басами. Донец тоже начал уставать и уже не так легко и уверенно шел вприсядку. Баба и девки хитро перемигивались. Видимо, танцующая баба была у них известной танцоркой. А она все продолжала, уже не плывя, а выделывая ногами, обутыми в добротные полуботинки какие-то едва заметные па. Рубаха у донца заметно взмокла.

Наконец, он не выдержал: «Фу-фу! Ну и баба!.. Замучила меня совсем! Чья она? Возьмите ее пожалуйста!!..» – и сам вон из круга! Но вылетел кубанец, и бабенка, уже приготовившись встретить похвалу, вынуждена была остаться и не уступить ему. Гармонист перешел на гопак, и снова бабенка пошла, но уже в другом танце. Но теперь уже силы были неравные. Свежий кубанец сразу выбил из сил бабенку и она не вышла, а просто вывалилась из круга на баб, сидевших на заваленке. Кубанец остался один выделывать свои выкрутасы легко и бесшумно. Им только любовались. Ни одна бабенка не решалась выйти с ним.