Михаил Талалай - Цветы мертвых. Степные легенды [сборник litres]

Поселок скоро заполнился проходившими немецкими частями. Немцы не расспрашивали, подобно русским, о дороге на Сталинград, а на всех перекрестках и поворотах выставили указатели с надписью – где какая часть и с указанием дороги. На улицах дымились походные кухни. Немецкие кашевары с черпаками разливали суп в немецкие котелки русским женщинам. Громадная толпа их окружала кухни. Молодые бабенки и девушки кокетничали с кашеварами немецкими, как недавно еще кокетничали с кашеварами русскими. Время течет и все меняется…

Проходившие части останавливались ненадолго, и, разбредясь по дворам, мылись, брились и писали длиннющие письма на родину – nach Vaterland. Части шли пешком, так как оба моста были взорваны. На переправу уходило много времени, и почти каждая немецкая часть становилась на ночлег в поселке.

И каждый вечер соловьи, смех и неизменное: «Stalin ist nicht gut, Hitler ist gut!»

Это была немецкая пропаганда. Но русские увидели и другое. Под внешней беспечностью немецкого солдата увидели они строжайшую дисциплину и страх перед своими фельдфебелями. Немецкий фельдфебель одним ударом кулака валил щупленького рекрута, обвешанного амуницией и падавшего от усталости.

Жители услышали лающую команду немецких унтеров и слепое повиновение солдат, увидели жестокость немцев к тем жителям, которые, правильно или неправильно, казались им подозрительными. Здесь большую роль играли свои же русские добровольные осведомители. Советское воспитание теперь оказывало услугу неприятелю.

Долго стоявшие немецкие части так сближались с русскими, что, казалось, не существует никакого национального различия.

Немцы разрешили открыть церкви. Прекрасное здание храма, двадцать пять лет простоявшее без ремонта, или пустое, или в качестве склада различного хлама, открыли и вытащили оттуда всю двадцатипятилетнюю грязь.

Никого не заставляли. Каждый шел и помогал по своим силам. Уничтоженный алтарь местные плотники восстановили спешно. Над церковью засиял из нового дерева струганный крест. Спешно белили, мыли и скребли внутри храма. Местные художники-самоучки подправили стершиеся от времени и от лежания среди хлама иконы, специалисты писали новые.

Но жажда духовная была так велика у жителей, что первая церковная служба, происходившая еще среди груды досок, бочек с известью, при алтаре с недокрашенными иконами, собрала массу народа. И едва ли кто помнит в своей жизни подобную всенощную и литургию вместе, в течение пяти часов. И забудет ли когда-нибудь тот, кто присутствовал на ней, такую церковную службу?

Молящиеся всех возрастов густой толпой заполнили храм. Стояли на досках, на козлах – где только можно. Пел чудный хор, составленный из местных жителей и застрявших беженцев, а также из профессионалов сталинградцев, оставивших город в виду затянувшейся осады Сталинграда.

Молодежь, родившаяся при большевиках и никогда не слышавшая православного церковного пения, устремлялась в храм и простаивала всю службу, разинув рты. Креститься они не умели, и их всегда можно было отличить от крещеных. Многие матери крестили своих детей уже в 12-15-летнем возрасте. Возле церкви прибрали тоже, на площадке появились правильные ряды немецких могил с деревянными крестами. То были могилы немцев, умерших в поселковом военном лазарете от ран…

Из Сталинграда приходили неутешительные для немцев вести. Они рассчитывали взять его налетом, как брали до сих пор все стратегические пункты, но ошиблись. Задержанная естественными препятствиями, немецкая армия потеряла много времени ненужной зимней стоянкой на Донце и своим замедлившимся движением не могла взять Сталинграда.

Уже по поселку не мчались на мотоциклах веселые и румяные автоматчики. Уже не перебрасывались шутками с молодками у ворот. Теперь шла серая масса окопной пехоты, хуже одетая, перегруженная амуницией, усталая, запыленная и невеселая.

«Nach Stalingrad» уже не было веселой прогулкой. Немцы знали, что шли умирать под Сталинградом. Возвращавшиеся оттуда раненые или интендантские грузовики за продуктами не привозили вестей о скором взятии Сталинграда.

Наступила осень. В поселке появились новые лица не в походной форме. У них были фуражки на головах со множеством знаков на них. Это были уже не ловкие автоматчики, а упитанные фигуры зрелого возраста. Они реквизировали скот, сельскохозяйственные орудия и прочее.

Появились объявления, запрещающие одно, другое и третье. Началась сдача молока, мяса, кож, шерсти, яиц и т. д. Появились Kreislandwirt’bi, интенданты и Гестапо… Появились старосты и бургомистры, то есть все то, с появлением чего кончается поэзия фронта и начинается тыловая проза. У появившихся новых лиц был большой интерес и к отдельным людям.

Появились добровольные доносчики, провокаторы, полицейские из русских и переводчики и переводчицы. К большому сожалению, приходится отметить то огромное зло, какое причинили русскому народу все эти бургомистры из русских, неизвестно откуда появившиеся, все эти полицейские, переводчики и переводчицы.

Немцы не знали русского языка, русские не знали немецкого. И вот вся жизнь и вся участь населения попала в руки переводчиков и переводчиц. В большинстве переводчики были пришлые. Откуда они явились, кто их привез, никто не знал. Все это были молодые, развязные люди, вьющиеся возле какого-нибудь немца, очень с ним любезные и заискивающие, и, наоборот, чрезмерно заносчивые и самоуверенные и даже грубые с русскими. Переводчицы неизменно состояли и наложницами своих начальников.

Несчастные русские толпились, часами простаивая в узких коридорах какого-нибудь управления, и бесполезно ожидая очереди. Если кому-либо и удавалось получить «аудиенцию» у какого-нибудь сельхозкоменданта, то в результате ничего не добивался, так как не знал, что «переводит» переводчик. А те требовали взяток в виде кур, уток, яиц, молока и водки. Переводчицы требовали чулок, пудры и отрезов на платье. Благодаря этим переводчикам и переводчицам погибло немало русских людей, ненавидевших большевиков.

Один, вернувшийся перед приходом немцев из концлагеря, ярый ненавистник советской власти, был расстрелян за то, что у него было «обнаружено» открыто висевшее на стене в его комнате охотничье ружье… Причина: неверное сообщение и «перевод» переводчика. Вторили переводчикам и полицейские, так называемые «Polizei». Эти Polizei до того озлобили население, что последнее с сожалением начало вспоминать советских миллиционеров. «Полицаи» избивали арестованных и даже женщин, обращались с народом небывало грубо и жестко, брали взятки. И все это были в большинстве неизвестные поселку люди.