Михаил Талалай - Цветы мертвых. Степные легенды [сборник litres]

Когда же начальство узнало, что население из жалости подкармливает санитаров и шоферов, их всех расположили лагерем на берегу Донца и поставили караулы.

На дворе уже стояла осень.

«Если б не колхозы эти, дрались бы крепко! А то за что? За его, черта копатого?» – говорили красноармейцы.

Жители дружно смеялись, становясь с каждым днем все смелее. Уже не особенно побаивались какого-нибудь партийца. Проходившие через поселок отдельные красноармейцы, словно по уговору, все спрашивали дорогу на Сталинград. До Сталинграда оставалось еще более 400 километров и до германской армии столько же еще. Армия бежала.

Наконец-то, но дорогам и улицам начали двигаться отдельные, видимо составленные наспех, воинские части, состоявшие из всех родов оружия. И у всех один вопрос: «Далеко ли до Сталинграда?»

Жители уже привыкли к этому шествию на восток. Женщины и девушки толпились на углах улиц и шутили с красноармейцами.

– Что же вы это немца-то не держите? Он, поди, и сюда еще заявится?

– Задержи его, когда он не держится! – отшучивались красноармейцы.

– А что же нам делать-то? – спрашивали бабенки.

– Что? Известно что! – многозначительно подмигнув, отвечали красноармейцы.

В толпе баб смех.

Мимо проезжал на облезлой кляче молодой лейтенант. Он колотил палкой свою клячу, пригнулся комично к седлу.

– Девочки! – крикнул он, – а не видели, не пробегал здесь Гитлер, а?

– Пробегал, пробегал! – хором весело отвечали девчата и молодайки, ожидая шутки.

– A-а, пробегал? – Ну, тогда я его сейчас… Я его живо догоню!.. И, ударив посильнее свою клячу, крикнул:

– Heil Hitler!

Население, предупрежденное по радио о немецких зверствах, видя позорное бегство «непобедимой Красной», безразлично ожидало своей участи, веря и не веря пропаганде. Наконец, в поселок, вошли вполне организованно понтонные части, со своими плоскодонными лодками-понтонами.

– Теперь уже за нами только немец прет, – говорили они.

Но понтонеры простояли в поселке до декабря, а немец-таки и не пришел, задержавшись в Ростове и Луганске.

Зима была суровая. Запасы дров и угля были уничтожены властями. Шахты залиты водой. Света нигде не было. Понтонеры подкармливали понемногу жителей из своего пайка.

У красноармейских походных кухонь толпились бабы и девки с котелками и ведерками. Шутки, смех и флирт с кашеварами.

Начали где-то вверху гудеть аэропланы, изредка сваливалась одинокая бомба откуда-то, словно из безвоздушного пространства. Попадала или в Донец, или в лесок за ним, пугая жителей. Но никогда в поселок. Слишком уже с высоты бросали их.

Привозили иногда пленных итальянцев. В легеньких шинельках, с шляпами с фазаньим пером или с петушиным хвостом, повязанные бабьими платками или шарфом, они были комичны и жалки. И жители их жалели.

Особенно тяжел был случай с несколькими итальянцами, выведенными из нетопленного здания школы в одном белье и босиком. Молодой красный лейтенант не решался их погрузить в грузовик в таком виде. Но военный комиссар приказал ему:

– Не нужно было лезть к нам, а лезут в своих шляпах. Немедленно приказываю ехать!

И их увезли. Жители зло косились на комиссара.

– Зачем же мучить людей-то?..

Так прошла зима и наступила весна. Солнце согревало землю, небо, природу и сердца людей. Хотелось жить, веселиться. Но молодые бабы и девушки ходили унылые по поселку. У каждой был далеко или муж или любимый. С проходившими красноармейцами сходились немногие. Одна такая впустила к себе в хату понтонера-техника. Он ей купил где-то свинью, подарил шубу и появлялся вместе с ней повсюду. Но вот и понтонеры собрались уходить. Баба уговорила своего возлюбленного остаться до прихода немцев и спрятала его в сарае с зерном.

Но когда понтонеры ушли, она его выдала еще не ушедшему ГПУ, и парня расстреляли…

Еще осенью большинство более или менее ответственных партийцев эвакуировалось.

Теперь, весной, начали наспех увозить застрявшую партийную мелкоту. Они лезли в вагоны, дрались, не разместились все, разругались, и оставленные делить участь с населением, возмущались, и рвали партийные билеты и крыли «отца родного уже вместе с его матерью».

Весной немцы одним ударом сбили красные части и повалили за Дон и Донец.

В поселке появились первые ласточки: дезертиры – жители поселка. Они рассказывали, что немец свободно отпускает пленных по домам. Не насилует и не грабит. А наоборот, раздает все оставшееся от Красной армии населению. По их рассказам выходило, что немцы не завоеватели, а освободители.

– Церкви открывают. Обращаются хорошо! – говорили они…

И верилось, и не верилось. А советская администрация в это время уничтожала все запасы, не оставляя ничего голодному населению, и выпуская в воду вино, водку и пиво. Говорили, что кое-кто, якобы, ухитрялся все-таки напиться допьяна из Тихого Дона, Донца и Азовского моря.

Табак, папиросы, повидло, сахар, соль, мука – все, годами накапливаемое в военных складах за счет недоедания населения, шло в реки и на дно моря. Люди ныряли в воду, вылавливали кое-что, сушили, перебирали и тащили домой, валя все в один мешок. Сахар ссыпали с солью, повидло с мылом и т. п. Брали все, что оставалось от безрассудного уничтожения народного достояния.

А с Запада тянулись и тянулись вереницы подвод, переполненных согнанными с места беженцами. Вся эта масса стояла перед железнодорожным мостом через Донец, так как плавучий мост был разобран, и баржи спущены вниз по течению. Железнодорожный мост был в сто пятьдесят метров длины.

Подводы стояли по две-три в ряд. Но через мост не было настила. Тогда беженцы, собрав кое-какой древесный материал, соорудили настил. Подводы, тачки, люди повалили через мост неуемной силой.

Местные власти, узнав, пытались остановить этот поток, но никакие уговоры и приказы не помогали. Людской поток, валил, не переставая, весь день и ночь.

Останавливать, собственно, его не было никакой причины. Возможно лишь предположение, что власти боялись, чтобы «на хвосте» беженцев не ворвались немцы. Мост же был стратегический и подлежал взрыву и потому был минирован заранее. Немец же был еще далеко.

И вот власти все-таки решились… Неожиданно раздался страшный треск и грохот, и через мгновение на перемывавших в реке подгорелое зерно посельчан посыпались обломки деревянного настила, куски железа, бетона, части подвод и груза, части тел лошадей и головы, руки, ноги и туловища людей, бывших на мосту…

Перепуганные посельчане в паническом ужасе бросили с трудом набранное добро и разбежались кто куда. На мосту могло поместиться около 500 человек с подводами. Все они были или убиты и разорваны на части, или утонули в глубокой реке.