Михаил Талалай - Цветы мертвых. Степные легенды [сборник litres]

– Война! – говорил он окружавшим, – война, товарищи! И мы, конечно, победим. Наша армия самая сильная, самая образованная, самая оснащенная в мире! – воскликнул он, подтверждая лишний раз поговорку, что самые воинственные люди – инвалиды, не бывавшие на войне.

Мимо проходили женщины, возвращавшиеся из хлебных очередей. Они с недовольством переговаривались между собой.

– Опять хлеба не хватило. И каждый день так. Когда же это кончится!

– Не умеют жить. Нужно быть поповоротливей… Почему у меня все есть? Шевелиться надо! – разглагольствовал Чистяков.

– Правда, тов. Чистяков, что наши Брест сдали? – спросил кто-то из более смелых.

– Это не тот Брест, что вы думаете… Это маленькая деревушка на границе… – не сморгнул глазом Чистяков.

– A-а! А я-то думал, что это тот… А то выходит, значит, не тот.

Кое-кто при этом чесал себе затылок. На углу у поселковой чайной хрипел и харкал радиорупор, сопровождая известие об оставлении Бреста патриотической музыкальной иллюстрацией:

«С нами Сталин родной, и железной рукой нас к победе ведет Ворошилов». Или: «Нас на бой пошлет товарищ Сталин и первый маршал в бой нас поведет!» То есть, опять тот же Ворошилов. Видимо, правительство мало надеялось на других, кроме этих двух «вождей».

А в то время, когда распевались эти победные песни и врал редактор газеты, «самая сильная в мире армия» мчалась во весь дух на восток, не желая защищать ни Бреста, ни деревушки.

– Что это – Цусима? – спросил кто-то.

– Хуже, – ответил другой.

Немедленно была объявлена мобилизация всех мужчин до 50-летнего возраста. А до 65 лет на рытье окопов и противотанковых рвов, стройку аэродромов… Призванные же в армию неделями валялись под плетнями и заборами, ожидая очереди в медицинскую комиссию. С ними нередко находились жены и матери. Чувствовали, что людей берут на небывалую еще бойню. Брали в армию почти всех без исключения. Человек с одним глазом считался годным…

– Умереть можете и с одним глазом, – цинично заявлял председатель комиссии, когда «одноглазый» пытался возразить.

– Даже скорее, – бурчал кто-нибудь из толпы бесштанной команды.

На стройку аэродрома посылали ежедневно с пяти часов утра до девяти часов вечера. До пятидесятилетнего возраста мобилизовали и женщин. Таким образом, большинство, у кого не было старух, довольствовались лишь одним хлебом. Дети бросались на произвол судьбы.

Под аэродром равняли площадь на сухом месте в степи, вдали от реки. Жажда томила людей. Воду не подвозили. И только после посещения председателем Райисполкома прикомандировали какого-то деда на кривой емкой кляче с дырявой бочкой.

Или дед ленился, или вода вытекала из дырявой бочки, но воды не хватало в течение дня. Тогда хитрый дед нашел какой-то ставок поблизости, с мутной водой для скота, и стал быстро подвозить жижу. Начались болезни. Наконец, догадались, где дед берет воду, и перестали ее пить.

Кто-то распорядился сжечь траву на участке, занятом аэродромом. Это легкое занятие понравилось всем, и поверхность будущего аэродрома выжгли начисто. Это черное пятно сверху хорошо было видно, и германские летчики впоследствии отлично этим воспользовались, аэродром был уничтожен и обращен в развалины, вместе с аппаратами, в течение десяти минут. Но люди провозились над ним более четырех месяцев.

Аэродром находился в семи километрах от поселка, и это расстояние люди проделывали в обе стороны пешком.

К концу постройки аэродрома додумались дать, наконец, для женщин, имеющих детей до пятилетнего возраста, старый грузовик. Но он от перегрузки однажды перевернулся. Убитых не было, но помятые были. Да и вообще женщины неохотно пользовались этим грузовиком, так как взобраться на него было почти невозможно женщине с лопатой или киркой в руках. Некоторые мужчины пытались было помогать женщинам, а там уже женщина должна была сама или задирать ноги выше головы, чтобы перелезть через высокий борт кузова, или лететь вниз головой на дно его. И в том и в другом случае стыд у большинства брал верх над материнским чувством. Они отказывались от такого способа передвижения и шли домой пешком.

Из школы начали посылать 8-9-10 классы с топорами в лес за двенадцать километров для рубки деревьев для противотанковых кольев. Дети ходили с учительницами, так как всех учителей взяли в армию. В результате одной 18-летней девушке отхватили топором кисть руки. Но аптечки у учеников не было, не было вблизи леса и амбулаторий. Девушку повели пешком в поселок. Школа же продолжала рубить деревья.

Потом эти колья так и валялись в лесу, пока пришедшие немцы не сожгли их на дрова.

Окончив с кольями, Райисполком погнал 9-10 классы за 150 километров на постройку окопов. Были одни девушки. Парней взяли в армию. Уже весной следующего года девушки вернулись, оборванные, исхудавшие, грязные, покрытые чирьями. Все они удрали самовольно и, избегая дорог, переходили по грудь разлившиеся реченки.

За ними примчался в автомобиле руководитель по постройке окопов, какой-то красный партизан, и хриплым голосом орал в канцелярии школы, обещая перестрелять их всех, если они не возвратят ему «рабочих».

Но тут учительницы стали, как говорится, грудью за учеников, а с другой стороны партизан натолкнулся на «третью силу» в лице рассвирепевших матерей. И кто-то догадался напомнить партизану, что известно о том, что девушки вынуждены были вповалку спать вместе с рабочими-красноармейцами в одной хате на полу, и что на самого партизана имеются жалобы по отношению к девчатам.

Партизан струсил и уехал. А радио передавало все новые и новые песни про родину и про Сталина…. В партийном клубе каждый вечер обязательная лекция для призываемых в армию. О 1812 годе, о Севастополе, о Суворове, Кутузове, Нахимове и др., т. е. о всем том и обо всех тех, о чем и о ком несколько недель назад было нельзя даже и думать, а не только говорить.

Вытащили втоптанные самими же большевиками в грязь, старые, покрытые славой знамена российской армии и теперь размахивали ими перед носом сбитого с толку народа.

Привлеченные к чтению лекций, старые учительницы с энтузиазмом принялись оповещать русский народ о его прежней славе и подвигах. Часто, растроганные, они сами со слезами на глазах говорили о жертвах русского народа в 1812 году, о севастопольской страде, о переходе Суворова через Альпы со своими чудо-богатырями…

И слушатели с затаенным дыханием слушали. После лекций начинались вопросы. Находились и такие, что предупреждали лекторов: «Хорошо говорите, да страшновато слушать-то».

Радиорупор, в свою очередь, надрывался и врал. Но правительство вынуждено, было, с большим опозданием, сообщать об оставлении Красной армией какого-либо стратегического пункта, но с обязательным добавлением, что «нами взято 10 или 20 деревень», конечно, без названия. И выходило так, что Красная армия, оставляя стратегические пункты, все-таки двигалась, как будто, вперед.