Михаил Талалай - Цветы мертвых. Степные легенды [сборник litres]

Простой обыватель ничего не понимал, но чувствовал, что дело, как, говорится, дрянь. Райисполком и Военкомат придумали, видимо, для поднятия настроения, по воскресеньям гонять всех мужчин на маршировку. Но уже к началу осени начали появляться живые свидетели событий на фронте.

Выяснилось, что давно сдана вся Белоруссия и немцы уже под Смоленском; сдана половина Украины и Киев. Начали поступать первые вести об убитых посельчанах. Особенно тяжело было слышать о гибели раздавленных немецкими танками смельчаков с пресловутыми сталинскими бутылками с бензином в руках.

Погиб местный учитель под танком и несколько бывших учеников школы. Поселок охватила печаль. На заявление некоторых учителей, что нужно оповестить жителей о героической гибели этих людей, в Райисполкоме ответили:

– Не нужно! Еще много погибнет. А людей у нас хватит!

Пришли слухи о взятии немцами города Сталина, бывшей Юзовки, где перед этим сформировался патриотический шахтерский полк из бывших красных партизан, но при первом же выстреле разбежался.

Не успели посельчане обсудить, как следует, положение, как поселок начал наполняться различного вида транспортом, переполненным беженцами. Грузовики, легковые машины, линейки, автобусы, тачанки, мотоциклы, арбы, подводы, запряженные лошадьми, верблюдами, коровами, телятами и людьми. Все мчалось, поднимая пыль, через поселок, стоявший на Сталинградской дороге у стратегического моста через реку Северный Донец.

Поселок обратился в колоссальный бивуак. Все улицы были загружены. Располагались на дневной отдых или ночлег, где попало. Жгли костры, жарили, варили, ели, отправляли все надобности тут же. Ссорились, ругались, даже дрались из-за места для подвод, спекулировали постным маслом, керосином, мукой, консервами, граммофонами, швейными машинами, женщины торговали собой в обмен на эти продукты и предметы. Все делалось открыто на глазах у других, никто не обращал внимания, каждый был занят своим «делом».

Ребятишки лазили тут же, все видели и воровали. Над табором стоял невообразимый шум, крики: «Ехать надо! Чего тут сидеть. Еще и сюда его пустят! Все летит к чертовой матери! Пропало все!!» – кричали какие-то люди.

Стада коров, быков, телят, овец, табуны лошадей заполняли поселок по Сталинградской дороге. Все это мычало, блеяло, ржало и разбегалось по боковым улицам, где становилось жертвой хозяйственных посельчан. Суета была страшная. Впечатление было такое, что будто бы неприятель уже за околицей. Но до фронта было еще 500 километров. Стада и табуны, проходя через поселок, заметно редели, кому не удавалось отбить от стада «скотинку», тот, сложившись с соседями, приобретал ее у пастухов и табунщиков тут же. Сейчас же резали, засаливали, так как кормить скот было нечем.

В степи в это время скот поедал заготовленные на зиму сено и солому. Наступило какое-то опьянение от свалившихся, словно с неба, изобилия и легкости им воспользоваться.

А радиорупор вопили, хрипя: «Ничего не оставляйте врагу! Уничтожайте все! Отправляйте скот на Сталинград!» Собственно говоря, и радио-то уже никакого не было. Это местные власти пользовались рупорами для отдачи своих распоряжений.

А в это время из местных военных лагерей тянулась медленно территориальная дивизия с артиллерией, орудия коей тащили мобилизованные колхозные клячи, коровы и даже молодые бычки. Впереди ехал начальник дивизии верхом и сердито крутил свой ус. Поравнявшись с толпой любопытных, крикнул:

– Идем отбивать Киев от немцев!..

Некоторые потом рассказывали, как он комично при этом поддернул свои штаны.

Как-то, кто-то «заметил», что недалеко опустился парашют. Поднялась невероятная суматоха. Из райкома, райисполкома и других, имевших машины организаций, помчались автомобили и грузовики в степь, нагруженные безоружными мужчинами.

Табор заволновался. Кто попроворнее, завел свои машины и немедленно исчез. Пока другие запрягали свои подводы и собирали вещи, вернулись ни с чем машины из степи. Не только не поймали, но и не видели никого. Хуторяне, возле хат которых «спустился» парашют, никого не видели и ничего не слышали.

Ночью неожиданно загорелся изнутри поселковый пожарный сарай. Заметили тогда, когда крыша, крытая толем, затрещала, как рвущиеся патроны. Тут уж началась настоящая паника. Бросились вон из поселка, давя друг друга и бросая свое барахло.

После этого случая ввели ночные патрули из женщин, девушек и стариков. Попарно бродили ночами по темным улицам, пугаясь собственной тени, бабы и девки. Красноармейцы, очень довольные этим, выходили специально «на охоту» за бабенками. И редкие поселковые акации и скамейки у ворот могли бы рассказать о многом интересном.

Иногда ночью где-то высоко гудел самолет. Иногда в небе вспыхивала висячая ракета и, уменьшаясь, постепенно таяла. Жители и проезжие, задрав головы, смотрели на небо, ожидая, что на их головы что-нибудь посыплется. А местные власти отдавали все новые и новые распоряжения. Мобилизовали всех учениц 9-10 классов, и, составив эшелон из нескольких районов, отправили около 400 девушек, под плач и рев матерей, на фронт радистками, санитарками, телефонистками, сестрами и т. д. К счастью одних и несчастью других, на первой же большой станции поезд с девушками подвергся обстрелу с воздуха, и десятки молодых жизней погибли бесцельно. Остальные разбежались.

Убитых хоронили в общих ямах, не сообщив даже родным. А когда те явились взять трупы своих детей, им их не дали. И родители ночью откапывали своих детей и увозили по селам хоронить.

Постепенно беженцы уходили из поселка, и их становилось все меньше. Но на смену им в него врывались на полном ходу машины отступающих госпиталей. Эти «богоугодные» заведения, нагруженные свиньями, курами, телятами, баранами, медсестрами и санитарками, но без единого раненого или больного, налетали преимущественно на школьные здания, немедленно реквизировали их, растаскивали школьное сено на подстилку себе, жгли парты, столы и скамейки.

Растаскивали с неимоверным трудом составленные библиотеки; увозили детские музыкальные инструменты… Несчастные директора школ метались между Райисполкомом и Райкомом Партии с составленными актами в руках, делая совершенно бесполезное дело. Госпитали подписывали акты и уезжали. На их место приезжали новые, которые вели себя еще хуже.

Но вот один госпиталь задержался надолго. Заняли школу, выругали предшественников (по вполне понятным причинам) и частью разбрелись по частным квартирам, сапожным, швейными и другими мастерскими. Красноармейцы-мастера работали день и ночь, изготовляя обувь, боты, платья и пальто для женского персонала. Красноармейцы ходили в рваной обуви. А у врачей и сестер ежедневные ужины с граммофоном и танцами.