Михаил Талалай - Цветы мертвых. Степные легенды [сборник litres]

Работа Ивану понравилась. Опять же, все русские. И настоящие офицеры были. Кормил хозяин хорошо, коньяк давал. Конечно, ребята по водке скучали. Проработал Иван с год. Вдруг пришла весть ниоткуда, что прощенье всем белым на родине вышло.

«Возвращайтесь, мол, все. Ничего вам плохого не будет. С семьями жить будете. Рабочие руки нужны советской власти. Да и земля ждет своих хлеборобов. Тоскует, что жена без мужа…».

Вот беда! Пошла голова кругом не только у Ивана, а у кого и почище. Сходил Иван к своему полковнику, тот и говорят: «Смотри, Иван, не прошиби. Прощенья никому быть не может. Это есть обман. А заманят… а там и того».

Вернулся Иван в каменоломни, послушался. Поворочал камни еще с месяц. А тут лето кончается. Удалось выйти ему с гор в долину. Мать родная! Богатство-то какое! В горах сидел, знал только, что дичок хорошо в тот год уродился: яблоня, груша, черешня. А тут. Боже, ты мой! Сплошь кукурузные поля! Весна-то не жаркая была, да и лето тоже. Как весной зелена кукуруза. Просо – рукой не достать. Огородина – земли не видно! Свое село вспомнилось. И Неклиновка-то ведь недалеко. Только Черное море переплыть, оно – вот рукой подать, свои степя.

Познакомился Иван с одним болгарином. Тот хорошо жил. Перешел к нему на работу. На хозяйстве-то лучше. Все будто дома. Две дочки у болгарина. Одна старая дева, злая. Ворочает это на Ивана глазищами, что черт, а у того кусок в горло не лезет. А хорошо болгарин жил, двор просторный, все постройки самановые. Два дома, сараи, конюшни, коровник… Да куда-а там. Богатей, одним словом.

Кормил Ивана, как своего. Не только что там баранина или что, а и гусятина шла на стол. Перец моченый, перец соленый, перец сушеный; груши моченые, арбузы соленые. А о свежем и не говори. А вино? Утром кружка, в обед кружка, к ужину кружка. Ну что твой тесть, любезный хозяин, да и только.

Да была у болгарина еще дочка – вторая, лет семнадцати. Тоже пялила глазища на Ивана, и Ивану на грех приглянулась.

– Аз те бичам (я тебя люблю), – говорила Ивану болгарочка.

Частенько Иван встречался с ней, то в виноградниках, то в пшенице, то в кукурузе или еще где-нибудь. Известно – вместе работали. Да дело быстро оборвалось. Старая-то дева приревновала.

Прожил в таком довольстве Иван до самого Рождества. В церкву сходил. Богу помолился. А после ужина болгарин и говорит:

– Помоги мне, Иван. Кто-то в поле повадился, где картофель зарыт. Прорыл дыру и таскает.

Пошли вместе под Святую Ночь вора ловить. Засели в кустах. Болгарин подальше, Иван поближе. Глядь, и вор объявился. Схватил Иван его прямо за шиворот. А тот ему по-русски:

– Отпусти, друг, Христа ради! Жрать нечего! Отпусти… – просит.

В такую-то ночь? Да разве рука поднимется, хотя бы и на чужого. А тут свой – русский. Болгарин хотя и хороший человек, а своего к нему на аркане тащить не дело. Отпустил Иван русского. И шепнул ему: «Бери, только закрывай дыру хорошенько, померзнет картофель». А хозяину сказал:

– Не с руки мне ваших ловить, еще и прибить могут. А вора я отпустил.

Не рассердился болгарин, добрый был человек.

– Больше не придет. Я ему слово такое сказал, – говорит Иван хозяину.

На том дело и окончилось. Занялся Иван снова своей болгарочкой. Да старая дева сделала так, что и видеться больше нельзя было. Ничего никому не сказала ведьма. А стал Иван замечать, что и куски за столом поменьшели, и вино прокисло, и арбуз не каждый день, а гусятина и вовсе исчезла. Она ведь хозяйство вела. Она и прикармливала Ивана. Да только для себя.

Не утерпел Иван:

– Ты что это, так растак, почему харч изменила?

– Женись на мне, тогда и харч хороший будет. А сестру оставь.

Вот так штука! Что же делать?

А пока Иван раздумывал, она его уже и в сарай перевела – к барашкам. «Ремонт, говорит, будем делать. А теперь тепло. Можно и в сарае жить».

Не стерпел Иван и все хозяину высказал. Он на дочь. Дочь на отца. И завелось у них. А старая-то дева возьми да и брякни:

– Иван нас обворовывает. Вместе с ворами картофель таскает. Оттого и вора не поймал. Я заметила, каждый раз дырка по-новому заткнута…

Вот беда, замуж девка захотела! А Иван-то что же, на всех жениться что ли должен? Ну и пришлось уйти Ивану от сытного стола. Плакал болгарин, когда Иван уходил. А болгарочка сунула ему большой оклунок с едой. И зашагал Иван снова по чужой стране. Вертел-крутил. Крутил-вертел, сюда-туда, и наскочил на доброго соотечественника. Тот пожалел Ивана, денег ему взаймы дал…

Зашел Иван к полковнику и все рассказал.

– Не езди, Иван, говорит полковник, – меня послушай!

– По родине стосковался, – отвечает Иван. – Моченьки нету!

Бушует Черное море. Густою хмарою окуталось на ночь. Огромные волны перелетают через борты. Бурно Черное море в марте месяце. Плывет пароход от Варны в Одессу. Шумит море. Бьет его о борты солеными волнами. Мечется пароходик. Катаются пассажиры по заблеванной палубе.

Сидит Иван, к трубе пароходной прижался – все теплее. А перед ним баба – возвращенка чурбаном толстым по палубе катается в одной-то исподней рубахе, ажник глядеть тошно, будто не баба, а свинья какая. Смотрел, смотрел Иван на все, да как рванет сам, едва душу выворотило. Свалился замертво. Так в Одессе и вынесли с парохода, и положили возле пакгауза на Платоновском молу.

Вещи, конечно, украли. Какой-то матросик взялся. Затащил Ивана за штабель и старым брезентом накрыл. Под вечер, когда стемнело, пришел матросик снова и шепчет:

– Приехал ты, братишка, в самый раз. Сейчас аккурат вашего брата в расход начали брать. Тикай ты отсель, пока жисть тебе не надоела еще.

Всхаменился Иван. Куда и болезнь морская девалась.

– А не врешь? – спрашивает.

– Вот те крест! – отвечает матросик и перекрестился.

Ну, такому можно поверить. А говорили, что у матросов Бога нет… Чего только не болтают люди. Выбрался Иван в темноте из Одессы и пошкандыбал в свою Неклиновку – по родной земле. Земля еще голая. Черным чернит на пашнях. Только мало. Больше травой порастает. Дух от нее неподобный идет. Кажись, вот так бы сейчас и начал драть ее плугом, кормилицу.

Кое-как прохарчился Иван дорогой возле порогов убогих хат, да так от хаты до хаты, и добрался до своего Таганрогского округа. Зашел по пути к куму, что в Покровском жил. Постучал. Открыла кума, побледнела: «Ой, лихо мини. Ой, що его робыть? Що робыты? С того свиту людына прыйшла… Не можу я тебэ прыйняты. Не можу, бо боязно. Чоловика мово забралы».

Зашагал Иван дальше. Подошел к Неклиновке, слезу утер. Стук-стук в низенькое окошечко родимой хаты. Отец вышел. Да назад – в хату. И дверь захлопнул. Обошел Иван двор, перелез через плетень. Во дворе старая женщина в навозе копается. Не узнать. Дюже постарела. Мать кинулась к сыну. Обняла. В сарай завела. Засуетилась. Заплакала.