Михаил Талалай - Цветы мертвых. Степные легенды [сборник litres]

Олег Иванович не обижался, как не обижался и на ночные шумы. И если бы Олег Иванович был посмелее, из него может быть получился бы второй Тулуз-де-Лотрек. Но Олег Иванович предпочитал писать слащавые пейзажи, цветы, фрукты и совсем позабыл про Рубо, а, наоборот, отыскал какого-то торговца кастрюлями, половыми щетками, раковинами для уборных, и таскал ему свои картины. Тот покупал и куда-то сбывал. Олег Иванович немного ожил, даже прикупил и новые краски и кисти. Но душа тосковала по ком-то. По ком, он и сам не знал. Тоска эта выразилась в появлении на стенах его комнаты новых произведений его кисти.

Так появилась «Кавказская ночь», темная, бархатная, куинджиевская, с бурной рекой: Курой, Рионом, Тереком или Кубанью.

Потом появилась «Баба с ведрами» на коромысле. Большая река и село на песчанном берегу. И над всем этим дует раскаленный «суховей». Темно-синее небо с белыми кучевыми облаками, сухой воздух и душная хмара над Доном, Волгой или Днепром. Тут уже много от Рубо.

Потом появился лес. Могли-то быть и новгородские леса, и псковские, и брянские, и калужские. Болотистая речка, песок и глушь – глушь. Что-то от Левитана. Были эскизы и «натура» яблок, груш, дынь, тыкв, полевых цветов…

Но однажды появилась картина значительных размеров, изображавшее безбрежное море с маленьким затерянным в волнах белым парусом. Парус определенно мчался в направлении, где всходило солнце. На восток.

На Айвазовского мало походило, было что-то свое, Олега Ивановича. Это уже тоска по горизонту. Зеленые волны океана и маленький белый парус мчится на восток немного накренясь.

Несбыточная мечта многих и многих…

А однажды появилась бесконечная степь, какая только может быть в России. Даль немного холмистая, лесочек вдали… И речонка степная вьется сюда к пригорку, на котором сжатая рожь в снопах; две бабы, наши русские бабы, отдыхают после работы. Кувшин с водой. Сидят на стерне. На речонке рыбак возится с лодкой. И над всем прозрачное синее небо с нашими тяжелыми облаками.

Это уже не тоска, а если и тоска, то безнадежная. Кто любит Россию, грустит не по России. По ее бескрайним просторам, ржаным хлебам, дырявой лодке и по этим усталым бабам, загорелым дочерна. Грустит о нашем сине-атласном небе и жемчужным его облакам…

«Ах ты степь, ты степь, широко лежишь…»

Но нужно было писать и для продажи, и Олег Иванович написал большой холст «Розы». Это было зимой в холоде. Так захотелось тепла, уюта. Изобразил он их на балконе богатой виллы, на фоне лазурного моря, освещенного солнцем.

Картину хорошо продал. Заплатил хозяйке все долги, купил на месяц топлива, купил красок. Жил целый месяц почти сытно. И написал еще цветы.

Но почему-то пришла мысль изобразить хризантемы и астры. Был декабрь. Цветы уже не только стали дороги, но и вообще продавались мало. Купил где-то дорого одну астру и одну хризантему. Писал дня два. Сырая комната и недостаток топлива не давали высохнуть холсту вовремя. Пока ждал, деньги почти все вышли и неожиданно, как это бывает в горном климате, ударили холода. А к Рождеству стало уже совсем невыносимо.

Пришлось нести картину в самый католический сочельник. Магазины были полны покупателями, всюду давка. Даже у постоянного покупателя работ Олега Ивановича толпился народ, словно всем понадобились перед Рождеством именно горшки, щетки, для уборных специальная бумага.

И хозяин магазина, обалдев от небывалого наплыва покупателей, стоял посреди лавки с видом миллионера. И когда Олег Иванович, как всегда робко и тихо, обратился, тот ответил:

– Вы же видите, что у меня в магазине делается? Подождите. Видите, сколько у меня покупателей?

Но часы на стене показывали уже 7 часов. Еще час, и все магазины закроются. Олег Иванович торопился и потому не стал ждать, а побежал, именно побежал, а не пошел, на другую улицу: там недавно открылся магазинчик, где продавали только картины. Два дня праздников могут для Олега Ивановича оказаться смертельными. На улице был мороз.

Олег Иванович скромно, бочком влез в магазин.

Торговец посмотрел с видом специалиста на работу Олега Ивановича. Похвалил и с сожалением, какое только можно услышать заграницей, сказал:

– Но это же цветы мертвых. Астры и хризантемы – цветы мертвых.

Олег Иванович вышел из магазина совсем убитым. Почему его дернуло написать эти цветы? Ведь люди не собираются умирать. Наоборот видно, что все хотят жить, торопятся насладиться жизнью, всей этой пустячной мишурой, забыть о последнем своем часе. А он полез чего-то с ними, с этими цветами?

Пришел домой. Поставил цветы на стол и посмотрел. Написаны были хорошо. Почему цветы мертвых? Ведь у нас в старое время хризантемы носили в петлицах фрака на официальных балах и приемах. Как он про это забыл, что здесь каждое первое ноября этими хризантемами завалены базары в ожидании покупателей в день «Всех Святых».

Когда он пришел домой, то во всех соседних комнатах тоже было тихо. Видно, в такую ночь даже самые испорченные жизнью души старались сохранить свои человеческие облики, не решаясь проводить ее не по-христиански.

Но у Олега Ивановича ничего в комнате не было, чтобы вызвать в душе умиление. Тоска. Страх за завтрашний день, нищета. Может быть, смерть.

Олег Иванович поставил картину перед собою и написал: «Цветы мертвых».

Сам сел в дырявое кресло и решил так сидеть всю ночь, глядя на них. Может быть, от взгляда на цветы станет теплее на душе. Мы ведь не считаем их «цветами мертвых». У нас это цветы живых.

Но, увы, через минуту он заметил, что от этих цветов действительно веет холодом. Ведь это не розы: цветы тепла, любви, надежд. Этими цветами здесь осыпают могилы. Вдруг стало совсем невыносимо холодно. Даже пальцы рук и ног уже похолодели. Олег Иванович заснул.

Через два дня, когда католическое Рождество окончилось, и когда заведение заработало полным ходом, хозяйка заглянула в комнату своего квартиранта.

Олег Иванович сидел перед картиной, уставившись на нее. Хозяйка прочла: «Fiori dei morti» – «Цветы мертвых». Вскрикнула и выкатилась вон в ужасе.

А через минуту перед цветами мертвых стояли густо набеленные маски, тоже похожие на мертвых.

«Русская мысль», Париж, 5 января 1955, № 725, с. 6.

Газетчик Николай Николаевич дожил уже до 65 лет. Но для этого возраста был, – во всяком случае, казался, – еще сравнительно бодрым.

Правда, Николай Николаевич уже ничего не пил, кроме жиденького чая, который варил себе в старом, помятом алюминиевом котелке, и кроме овощей и фруктов уже не мог себе ничего позволить. Главной причиной этого у людей, подобных Николаю Николаевичу, является отсутствие или нехватка денег, отсутствие или нехватка зубов, или, наоборот, присутствие в организме чего-нибудь лишнего.