Михаил Талалай - Цветы мертвых. Степные легенды [сборник litres]

– Что же! Переночевать можно, если заплатите… А насчет харчей… ничего нет. Гляди: уже всю хату на толкучку снесли. Сами не знаем, что завтра есть будем, – сказал он, принимая от Алексея его документы.

Долго, нахмуря лоб и шевеля губами, читал. Наконец, вернул их Алексею.

– Да… документики хорошие, можно сказать…

Это были единственные, имевшиеся у Алексея документы. В одном значилось, что гражданин такой-то освобожден тогда-то из ссылки с правом свободного проживания по всему СССР. В другом говорилось о восстановлении в гражданских правах гражданина такого-то.

– Освобождается и восстанавливается, – проговорил хозяин, криво улыбаясь, – а жить негде!

Алексей вынул свои запасы и положил их на стол.

– Ну, давайте повечеряем вместе!.. – сказал он, разрезая затвердевший уже хлеб.

Хозяйка вышла из хаты и вскоре вернулась с горстью сушеных груш и чашкой моченого терна.

– Пожалуйста, – сказала она и стала у печи…

Хозяин положил деревянную ложку на стол.

– Вот времячко приспело, а? – проговорил он, почесывая за ухом. – Вот так и живем!

Этим возгласом хозяин и ограничился, не заводя разговора, видимо стараясь вызвать на него гостя. Тот не считал нужным скрывать свои мысли, говорил много. Рассказал обо всем, виденном в пути. Хозяйка, слушая, тяжело, по-бабьи вздыхала у печи.

– Т… т… так… значит… – неопределенно тянул время от времени хозяин, ковыряя кривым твердым ногтем большого пальца заскорузину стола.

Алексей рассказывал долго.

Неожиданный стук с улицы в окно. Хозяйка сорвалась с места и поспешно выбежала из хаты. Вернулась и проговорила с тревогой в голосе:

– Квартальный был… Спрашивал, нет ли кого чужого в хате… Разговор, говорит, слыхать…

Сейчас же придавила тряпку светильника и принялась устраивать Алексею постель из разного тряпья. Хлопала руками по полушубку, сворачивая его вместо подушки.

– Переночуете, а чуть свет пойдете… Дам вам записку в аул тут один… Только, в вашей-то обуже-одеже неспособно будет здеся… Надо бы, Мария, зипунишко какой, да чувяки, что ли, а?.. Может, променяете за хлеб?.. – обратился он одновременно и к жене, и к Алексею.

Тут же решили переменить одежду Алексея.

Засыпал, он так и не решил, что представляют из себя его хозяева. Но ему казалось, что он попал именно туда, куда и нужно было, в связи с его планами, возникшими в пути.

Голод, вызванный экономическими репрессиями, охватил в 1932-33 годы весь юг России, от Одессы до Ростова и от Черного и Азовского морей до Каспийского. Не удавшаяся «добровольная» коллективизация на Украине, Дону, Кубани и Тереке, т. е. в самых богатых и хлебородных областях России, нарушила расчеты правительства на быстрое обобществление крестьянских и казачьих земель. Поэтому были приняты самые суровые меры для борьбы с сопротивлением. Было предписано сдать государству все излишки продуктов, главным образом, зерна. В действительности же, отбирали все, как говорится «под метлу». Отбиранию подлежало и посевное зерно.

Жители сопротивлялись изо всех сил, но в колхозы не шли. На юг были посланы представители различных «рабочих» организаций для проведения в жизнь жестоких мер, предписываемых партией и правительством. Хлеборобы принялись прятать зерно, где попало. Наспех закапывали в землю, где оно и гнило. Прятали в лесах, в степи, по глухим балкам. Кто-то это зерно находил, и оно исчезало. Кто брал – неизвестно. Или воры, или правительство. Прятали в домах, во дворах. Находили и там. Какие-то личности бесцеремонно лазили по чердакам и подпольям, погребам и под кроватями, щупали подушки, вытряхивали валенки, переворачивали чугуны, макотры и миски. На бесконечных собраниях заседали до утра, беря измором.

Вспотевшие и обалдевшие от непрерывных речей хлеборобы не выдерживали и, махнув рукой, сдавались. «Берите все! А ну вас к чертовой матери!»

Кое-кто, конечно, не выдерживал всех страхов, свалившихся на него и, скрепя сердце, подписывался в колхоз. У сопротивлявшихся отобрали все.

И вот потянулись длинные вереницы подвод с посевным зерном, горевшим на ярком солнце. На возах восседали усатые и бородатые деды, угрюмо оглядываясь по сторонам из-под соломенных брилей, папах и фуражек. А навстречу им – одинокие запряжки «желающих», с плачем баб и ревом ребятишек, – со всем своим барахлом, во главе с кормилицей буренушкой и хромым «Сивкой».

Стон пошел по югу России.

И это – в тех областях, где ранее никогда не было голода, и где в праздники нищему подавали кусок пирога, стесняясь подать кусок хлеба…

Бессемейные и те, что были подогадливей, бросив или распродав все, своевременно кинулись в города, переполняя их. Не успевшие удрать, остались на месте переживать все ужасы небывалого голода и… умирать. Но в колхозы добровольно не шли…

Тогда начались повальные высылки в ненаселенные места Сибири, Средней Азин, Дальнего Востока.

В дождь, холод, зимнюю стужу, полураздетые, босые, с котомками за плечами, с детишками на руках, побрели заплаканные женщины, в последний раз крестясь на уцелевшие еще кресты родного кладбища. Здоровых мужчин загоняли прямым путем на каторгу.

А на место согнанных с дедовских пепелищ, пригнали с севера псковских мужиков в опустевшие дворы и хаты.

Наступила зима 32–33 годов. Не привыкшие к местным «грубам» и топке их камышом и соломой, пришельцы жгли хаты и горели сами. Потом принялись за фруктовые сады. И полетели в печи годами взращивавшиеся абрикосы, высокосортные груши и яблони и… виноградная лоза.

Некоторые станицы были выселены целиком. Так окончили свое казачье существование станицы: Полтавская и Уманская на Кубани, Сунженская и Наурская на Тереке. То же самое и на Дону, и на Украине.

Голодные, в поисках пристанища, бродили целыми толпами. Принимать их строжайше запрещалось под страхом высылки.

На Кубань, в кубанские плавни, прислали с Дальнего Востока… корейцев и поселили их среди казаков в опустевших хатах.

Находясь в Сибири, Алексей, в беседе со своим квартирным хозяином пожилым «чалдоном», потомком сосланных за польское восстание поляков, услыхал однажды от него:

– Вот вам бы, Алексей Иванович, взяться за это дело. Оружие?.. Сколько хотите! Полный склад под землей в сосновой роще… Еще от Александра Васильевича, адмирала Колчака, остался… По глупости тогда пошли мы против него, отбили у солдат… Так он и остался. Мало кто знает о нем… Все там новенькое, в ящиках, смазанное… И винтовки, и пулеметы… А люди?.. Хоть тысячу. Только командира давайте…

Тогда Алексей заподозрил провокацию. Уж слишком казались нелепыми такие настроения у бывшего красного партизана. Теперь, после всего виденного за это время Алексей уже не колебался. Ему казалось, что сама судьба направляет его на этот путь, и потому чувствовал себя спокойно и уверенно.