Михаил Талалай - Цветы мертвых. Степные легенды [сборник litres]

Было тогда такое время на Руси, когда люди вдруг неожиданно исчезали безвозвратно, словно в воду канули. И иногда так же неожиданно появлялись. Было такое время, когда не спрашивали: кто, откуда и зачем? Много бродило тогда по Руси народу с котомками за плечами и с посохом в руке. Многие жили «на ногах» годами, меняя ежедневно место. «Заметали следы», – словно звери.

И дети прекрасно понимали все. Они рано начали узнавать о Соловках, Сибири, Урале, песках Средней Азии, о далекой Колыме… И все эти названия усваивали они не в школе, на уроках географии, а дома, в тяжком семейном горе, под плач родных.

Дети научились понимать многое с одного взгляда, с одного намека. Научились молчать и не спрашивать. Научились в школе говорить одно, вне ее другое.

Появится неожиданно в доме посторонний, и мать только приложит палец к губам, и шестилетний малыш не скажет ни слова.

Дети очень рано узнали, что такое нужда и голод. А по югу России тогда, в частности по степям и станицам Дона, бродил надвигающийся 33-ий год. И хутор Ж-ный, носивший такое сытное название, не избежал общей участи.

Жители ходили унылыми и озлобленными по пустынным дворам. Когда Алексей и Настя вошли в хутор, никто не встретился им на широкой, пыльной улице. Только из одного окна выглянула седая голова старухи и, тревожно оглянув улицу, скрылась.

Настиной хозяйки не было дома, и Настя, найдя ключ, ввела Алексея в хату. Сейчас же по-женски засуетилась, то выходя, то возвращаясь снова.

Алексей едва сдерживал волнение. Чего бы только не дал он за миг сердечного порыва теперь, когда они остались одни! Но Настя словно оттягивала этот момент.

– Я скоро вернусь, – сказала она, и вышла на улицу.

Алексей остался один. Осмотрелся. Низенькая комнатка.

Узенькая девичья кровать у стены. Стул. И везде книги, на полу, на подоконниках, под столом. На гвозде у стены зимнее пальто, потом что-то вроде платья и чемодан на полу, в углу, рядом с рваными валенками.

Все указывало на то, что в квартире жила одна Настя. Это немного успокоило Алексея.

Почему-то вспомнилась последняя ночь в Соловках, перед отправлением на материк. Темно. Не видно ни зги. Только слышно, как шумят волны Белого моря. Холодный ветер. Прибыл пароход с ссыльными и пристал к деревянному помосту, гремя якорными цепями. Начали в темноте выгружать людей.

Когда толпа вновь прибывших прошумела мимо ожидавших посадки, со страшным кашлем, грохотом чайников, жестяных банок и топотом сотен ног под аккомпанемент матерной ругани и проклятий, на Алексея пахнуло тяжелым запахом прелой одежды, давно немытого тела и человеческого застарелого пота. А когда луч прожектора метнулся с парохода, осветив берег, Алексей увидел толпу оборванных людей. У некоторых были рваные мешки, повязанные бечевками вместо обуви: у иных жгут соломы. На плечах висели страшные лохмотья. Иные были совсем без штанов. Головы замотаны чем попало.

– Так будут гнать в ад грешников… невольно представил себе Алексей.

– Есть с Дона? – Крикнул он вопрос в толпу.

– Самай Дон и прибыл, – ответил кто-то хриплым голосом.

И толпа прошумела дальше. Луч прожектора уже прыгал по гребням бушующего моря, и на острове стало темно. Казалось еще темнее, чем прежде, и холоднее.

Но услышав «самай Дон и прибыл», Алексей встрепенулся. Словно вместо тяжелого запаха, среди холода и мрака черной северной ночи, дохнула на него теплая струя южного степного воздуха, пронесенного этими несчастными родными казаками через всю Россию, через северные леса и просторы неуютного Белого моря. Так захотелось тогда увидеть свою родину, свой Дон-батюшку. Вспомнилась особенно болезненно жена Настя. Жива ли? Может быть, забыла?..

И вот теперь перед ним, как и тогда этот второй вопрос стоял неразрешенным.

Скрипнула дверь, и по коридору послышались быстрые шажки женских каблуков. И на пороге появилась Настя с котелком в руках.

– Вот, ешь пока, а потом, может быть, что и придумаем.

В котелке был вареный бурак и кусок черного хлеба.

Настя села на край кровати и глубоко вздохнув, словно только освободилась от большой тяжести, проговорила:

– Нн-у… все делается само.

– А что?

– Сейчас… Видела в столовке начальника милиции Т-на. Его дочь учится у меня в классе. Я рассказала ему о тебе… о твоих документах об освобождении. Он… сказал, что ты… должен немедленно… оставить хутор.

– Почему?

– Никому из вернувшихся из ссылки нельзя проживать на родине, – ответила Настя, отвернув лицо в сторону.

Алексей сжал крепко зубы, шевеля желваками, и уставился на пол.

– Почему?

– Но есть еще добрые люди… – постепенно добавила она. – Тот же Т-н пришлет завтра в 4 часа утра грузовик, который идет в Ростов, и ты доедешь до Ростова.

– Ну, а там что?

– А потом… куда-нибудь… – неопределенно проговорила Настя. – Денег я тебе дам, на них все равно нечего купить здесь.

Отстранив еду, Алексей закурил и после долгого размышления объявил Насте, что едет на юг России…

Вечером, когда зажгли керосиновую лампу, в ставень кто-то постучал. Настя, прикрутив фитиль, открыла окно. Из-под подоконника торчали две кудрявые девичьи головки.

– Настасья Васильевна… вот мама прислала вам… Тут хлеб… рыба… и вот это… – и одна из девочек протянула Насте флакон из-под одеколона, – спирт… – добавила она.

Настя приняла старенький тяжелый чемодан и проговорила тихо, с укоризной, обращаясь к детям:

– Ну, зачем мама беспокоится?.. Не нужно было.

– Ой, что вы, Настасья Васильевна, у нас этого всего много. Ведь папа наш бухгалтер кооператива, – одновременно, но тоже тихо, ответили девочки.

– Ну, спасибо большое маме. А вас я потом поцелую! – уже весело, но все же шепотком, сказала Настя и закрыла плотно окно.

Потом прибавила света в лампе и, раскрыв чемодан, ахнула:

– То-то они, бедняжки, так кряхтели, поднимая его, – сказала она, принявшись хозяйственно подсчитывать: – десять буханок – это 20 кило хлеба. А нам по карточкам дают 200 грамм в сутки. А чебаков мы вообще не видим. Правда, их дают иногда по полштуки на человека. А очч-ередь – ужас! И не всякому удается получить.

Алексей молчал, сдирая ногтем шкуру с соленого жирного чебака.

– Ну, а там что?

– Ну, вот, видишь, Алексей, все само делается. Это тебе на дорогу будет. Это еды на целый месяц. Видишь, девчата догадались, не думай. Сказали своим родным, и те прислали, зная, что у меня ничего нет и взять негде. Вот какая у нас жизнь…

Нужно было уже ложиться спать. Хозяйки все еще не было. Она, видимо, ушла надолго.

Настя начала устраиваться на ночь. Она сняла с кровати узенький матрац и со своим пальто и полупальто Алексея и одной подушкой смастерила какое-то ложе.