Михаил Талалай - Цветы мертвых. Степные легенды [сборник litres]

Сады уже начинали цвести. Здесь было теплей. Но так же, как и на Дону, все было пустынно и безмолвно. Возле хат не видно было людей и резвых ребятишек. Степь, заросшая польшью, выглядела уныло. Вдоль линии железной дороги брели запыленные, оборванные люди. Полуголые ребятишки тянулись за взрослыми – худенькие, истощенные, косматые. Кое-где на дорогах лежали трупы. Люди шли мимо, обходя их и крестясь.

На перроне одного разъезда лежал на спине черный от грязи бородатый человек. Борода торчала вверх черным веником. По типу не то айсор, не то перс. Распухшие ступни грязных, раскинутых ног торчали в разные стороны. Он еще шевелился. Какие-то сердобольные оборванные женщины сидели на корточках возле него, держа у его лица блюдечки с молоком и чашки с водой. Но он не принимал уже ничего. Черные мухи ползали по едва видному из-под грязи желтому лицу.

Из подкатившего автомобиля вышел и направился к вагону I-го класса военный с орденом Красной Звезды на гимнастерке без пояса и в чувяках на босу ногу. За ним начальник станции тащил тяжелый чемодан.

Военный, увидев умиравшего, брезгливо кинул:

– Убрать за станцию!

Вагон I-го класса, куда вошел военный, был рядом с вагоном III-го класса, в котором стоял у окна Алексей. Как только поезд тронулся, из вагона I-го класса послышались мелодичные звуки романсов, исполняемых пластинками граммофона.

Военный, видимо, был любитель музыки, ибо граммофон не умолкал весь путь, пока военный не вышел на станции Минеральные Воды и не сел в поданный ему автомобиль.

На следующей от Минеральных Вод станции поезд остановился, не доходя до семафора, у которого работали красноармейцы, починяя железнодорожный путь.

Кто-то в вагоне сказал, что путь разрушен был в прошлую ночь. Значит, кто-то старается… – подумал Алексей. – Давно пора! Но мысли его были прерваны неожиданным зрелищем. У самого переезда, у которого стоял вагон Алексея, лежал на дороге человек. По рваному ватному бешмету, потертым пуговицам и плоской рыжей папахе Алексей узнал в нем терского казака. Этот человек кричал что-то проезжавшей тачанке, запряженной сытыми лошадьми. В тачанке сидели, кроме кучера, двое в кожаных куртках и кубанках на головах. Все было новенькое и блестело на них.

Тачанка остановилась и один, выйдя из нее, подошел к лежавшему в пыли человеку. Потом быстро отошел, махнув рукой.

Тогда лежавший поднялся с трудом на руки и, видимо, собрав последние силы, крикнул охрипшим голосом:

– Будьте вы прокляты, окаянные кровопийцы!

Он, видимо, хотел еще что-то крикнуть, но неожиданно уронил голову на грудь и через мгновение откинулся на черную, пыльную дорогу, и застыл неподвижно.

При последних лучах заходившего солнца поезд проходил мимо станицы Серноводской. Вдали, в предсумеречной мгле, неясно, синими силуэтами стройных тополей и построек, едва виднелась станица. Еще далее – серый густой туман и, наконец, суровые черно-синие горы Кавказского хребта с розовыми еще от последних лучей, вершинами. Одна самая высокая и, видимо, самая дальняя вершина, горела ярким красным, кровавым пламенем. Поезд остановился.

В вагон вошли три женщины, с трудом неся какие-то мешки. С ними был мальчик лет 8–9. Все очень бедно одетые. Разложив и рассовав под лавки свои вещи, женщины устало присели на скамьи, посматривая на Алексея.

– Ну, что, казак? – спросил Алексей мальчика, погладив его рукой по плоской чеченской папахе.

Мальчик ничего не ответил. Он растерянно водил глазами, не решаясь, видимо, даже взглянуть на сидевшую против него, рядом с Алексеем, женщину в черном.

– Вы здешние казачки? – обратился тогда Алексей к двум женщинам, более молодым, чем его соседка.

В купе, кроме них никого не было. Те быстро, по-бабьи, переглянулись и враз ответили:

– Да знаете… соседки мы… вот и едем вместе… Не знаем только, что выйдет… В Грозном, говорят, лучше… Хотим продать, что осталось… Машину, вот швейную…

– Вы терские? – спросил опять Алексей, за тринадцать лет еще не узнавший, что слово «казак» на родине уже не произносилось.

– Нет, мы с Кубани… Ну-у… тут на Тереке еще жизнь… хоть этого терну вдоволь… а у нас ничего… – И помолчав немного, не выдержали и, утирая уголком головного платка слезы, продолжали:

– Станицу Полтавскую, може, слыхали? Всю как есть выгнали… ночью… с детишками малыми… Вот ушли в чем были… Теперь не знаем, куда итти… где голову приклонить…

Поезд остановился на маленьком разъезде. Против самого окна вагона, на разостланном меховом бешмете сидел нестарый чеченец и творил вечерний намаз.

– Смотри… и не боится…. – сказала женщина в черном. – Сегодня ночью, говорят, на Минеральных путь разобрали… Это их работа… – не обращаясь ни к кому, добавила она.

– Они? – спросил Алексей. – Вот молодцы! А что же ваши-то сидят? – задал он вопрос более самому, чем женщинам.

– И наши там же… Чем помирать с голоду, так лучше уж… Что тут творится… Вы бы только слышали… А что же делать-то? – заговорили все женщины, видимо, не выдержав и доверившись незнакомцу.

Алексей сидел, задумавшись, уйдя в себя. Наконец, встал и, захватав свой несложный багаж, решительно направился к выходу. Он, видимо, принял какое-то решение.

– Ну, прощайте, бабочки, будьте здоровы! – сказал он женщинам.

– Куда ж ты? Погуторил бы с нами, а то ночью-то будет скучно, – сказала самая молодая, худенькая, с детской почти фигурой, видимо, окончательно доверившись незнакомому человеку.

Уже в темноте Алексей вышел со станции и зашагал по пыльной дороге к горам. Темные горы спали. Черная ночь окутала Алексея.

От станции до станицы, куда направился Алексей, было около трех верст. Станица не подавала никаких признаков жизни. Ни одно окошко не светилось, и от нее не доносился сюда собачий лай.

Добравшись до окраины станицы, Алексей нащупал какой-то плетень и потом достиг низенькой хатки. Сквозь плотно закрытые ставни едва была видна узенькая полоска света. Алексей постучал. Открыли, не спрашивая. Хата была слабо освещена маленьким светильником из тряпки, воткнутой в банку с нефтью. Светильник сильно коптил.

Вся обстановка, состоявшая из русской печи, двух лавок, стола и занавески, за которой, видимо, была кровать, так как, при появлении Алексея, из-за нее вышла растрепанная женщина в одной розовой рубахе. Она, не стесняясь, чесала себе бок, поднимая и опуская рубаху.

Хата была пуста и бедна. Не было широкой, двухрядной полки у стены, уставленной металлической и глиняной посудой, тарелками и чашками, – как это обычно водилось в станицах, не было даже традиционного рогача. Видно было, что хозяева махнули на все рукой: лишь бы живу остаться.

Хозяин – высокий мужчина в рубахе и подштанниках – поправил светильник, и в хате стало как будто светлее.