Михаил Талалай - Цветы мертвых. Степные легенды [сборник litres]

Рассвет еще не начинался, когда он, провожаемый хозяином хаты, вышел садами на дорогу. Вокруг стояла невозмутимая ничем тишина. Было сыро, будто ночью прошел дождь. Дорога едва видна. Она уходила в сумеречную даль, сливаясь с туманом. Алексей шел осторожно, прислушиваясь. Старенький, но легкий бараний бешмет хорошо защищал от сырости.

При первых признаках наступающего рассвета, пролетела с шумом большая птица. В кустах свистнула пташка. Неуверенно подхватила другая. Что-то затрещало в кустах. И, наконец, бледный луч пробил туманное марево и задрожал на изумрудной листве.

Вверху, у вершин гор, уже чувствовался наступающий день. По низу потянуло ветерком, и туман пополз кудрявыми струйками вдоль по лощине, обнажая дорогу.

Алексей увидел вдали небольшой мостик. Там шумела река. Захотелось пить. Уже было совсем светло, когда он подошел к реке. У самой воды, раскинув руки и ноги, лежала женщина, бедно одетая. Густые темные волосы спадали на землю вместе с рваным платком. В ногах куча какого-то тряпья. Алексей нагнулся, чтобы рассмотреть поближе. От низового ветерка волосы шевелились, и длинные ресницы вокруг полураскрытых больших глаз вздрагивали.

Казалось, женщина спала. Алексей толкнул ее слегка в бок. Тело покорно качнулось и голова, переменив положение, повернулась лицом к Алексею. Стало не по себе… И в тот же момент почувствовал неприятный холодок между лопаток. Из вороха тряпья, в ногах женщины, вылезла курчавая и лохматая головенка, и более с удивлением, чем с испугом, смотрела на Алексея большими глазами. Ребенок походил на лежавшую женщину.

– Ты… что тут делаешь? – спросил Алексей.

– Сплю… – ответил малыш охрипшим спросонья голосом.

Указав на женщину, Алексей спросил:

– А это кто?

– Мамка моя. Только она померла уже.

– Давно?

– Наверно ночью.

– Отчего померла мамка-то?

– Наверно с голодухи… Теперь все с голодухи помирают, – деловито объяснил малыш.

– Что же ты теперь делать будешь? – спросил Алексей.

– А… тоже помирать буду… Алексей стоял в нерешительности. Оставить мальчика одного? Взять с собой?

Недалеко проезжала арба, отчаянно скрипя колесами. Правила пожилая женщина пегой, коренастой лошадью. Алексей окликнул ее. Подойдя, рассказал о мальчике.

– Куда ж его девать?… У самой трое мал мала меньше – в арбе спят… Мужа забрали… Что успела захватить с собой… вот увезла. Сама не знаю, куда едем… – и голос ее дрогнул.

Алексей понимающе развел руками и отошел прочь.

– Постой уж! Погоди!..

Женщина остановила лошадь, утирая глаза.

– Придется мальченка-то взять… Не погибать же ему тут…

Но мальчик решительно отказался оставить мать:

– Мамку караулить буду…

– Да ты сам тут помрешь, один-то! – рассердился Алексей.

– Помру… – безнадежно ответил мальчик. – С мамкой-то лучше.

Целый день шел Алексей по дороге в аул, поднимаясь все выше. Раздумывал, покуривая махорку.

На душе было тяжело. Думы теснили голову. Вспоминалась встреча с женой. Нашел он ее одинокой, но как будто чужой, далекой. Не такой встречи он хотел и не так представлял ее себе. Особенно его поразило то, что Настя ни разу не улыбнулась, не рассмеялась. Какая-то незнакомая сдержанность…

Старик-казак, продававший курицу. Нищий – казак… Да когда это было? Хлебороб, вечный труженик, просит «хлебушка»… По хлебушку стосковался. Просить! Прирожденная гордость не позволяет просить, вот и вынес какую-то подозрительную курицу…

На Кубани, умиравший на перроне станции какой-то бородач, может быть, кубанский казак, в каких-то лохмотьях. Свалившийся на дороге терец, успевший перед смертью все-таки послать проклятье палачам…

Что это? Где та страна, которую он оставил тринадцать лет тому назад?

Казачество… Трудолюбивое и стойкое, вынесшее на своих плечах всю тяжесть сопротивления, а потом раздавленное в непосильной борьбе с обезумевшей от грабежей, крови и лживых обещаний темной массой, взявшей на себя тяжкий грех братоубийственной войны – и теперь тоже обманутой и гибнущей тысячами…

Спокойно приготовлявшийся умирать мальчик в поле, рядом с трупом своей матери!..

Господи! Да куда же идти?..

Нет, видимо, без оружия не дается правда в руки. Голыми руками ее не взять. А где оружие?

1917 год. Какие-то подозрительные личности бродили по станицам, уговаривая: «Товарищи-казаки! Зачем вам оружие? Зачем вам винтовки и кинжалы? Окончилась несправедливая империалистическая война. Теперь будем жить в мире и довольстве. Запасов в России хватит еще на сорок лет. Создадим земной рай! Тащите ваше оружие и сжигайте его на кострах на станичных площадях!»

И потащили «товарищи-казаки» старинные дедовские клинки и кинжалы, винтовки и револьверы. Потащили в общий костер и сами же подпалили.

А очнулись… тогда, когда черный густой дым валил вверх, и красное пламя полыхало по казачьим хатам, и пылали целые хутора и станицы… Очнулись… да без оружия – какой казак?..

Боролись потом… Тяжко и отчаянно отбивались. Да поздно! И вот Соловецкий кошмар… Казаки – оборванные, грязные, вонючие, босые и полуголые, словно стадо, бредут в холод и ночь угрюмого Севера. «Самой Дон прибыл». Так вот откуда он прибыл!..

Проводив Алексея, Настя никому не сообщила о его пребывании на хуторе. Но, как говорится, шила в мешке не утаишь.

Как-то поздно вечером Настя сидела у себя одна. Неожиданные шаги по коридору. Она обернулась и увидела, к удивлению своему, входившего в комнату… председателя Райисполкома М-ко.

– Чего испужалась? Не бойся… Кого ждала? – спросил он.

Настя поднялась со стула и, держась за край стола, с тревогой смотрела на вошедшего. Посетитель, видимо, все-таки понимал всю неловкость своего появления, и чтобы скрыть смущение, стал осматривать Настину комнату с пола до потолка, словно собирался произвести в ней ремонт. Наконец, он проговорил развязно:

– А комнатка-то тово… неважная… Нужно сделать, чтоб получить другую.

Настя не раз прежде обращалась в Райисполком именно к самому М-ко, с просьбой о полагающейся ей, как сельской учительнице, бесплатной комнате. Но всякий раз получала от него один и тот же ответ: «Свободных комнат нет, гражданка». Теперь же М-ко был очень любезен и, подойди к Насте, проговорил:

– Как звать-то тебя?

Настя назвалась по имени и отчеству.

– А… а… Настенька, значит! Ну вот, Настенька… квартирку, значит, переменим… Продуктов дам… Там хлеба… повидла… рыбы… Чего хошь… Ну, чего же молчишь, а?

Настя не отвечала. Слишком ясна была цель прихода председателя, да еще поздно вечером.

– Ну, чего же молчишь? – повторил М-ко. – Вот, понимаешь, такая красивая баба… и тово… Другая бы на твоем месте всем районом крутила… А ты?!