Роза Хуснутдинова - Как прекрасно светит сегодня луна

Урожай в том году выдался небывалый, мы всю зиму ели картошку, очень вкусную, рассыпчатую. И когда вечером мама ставила на стол большую миску и поднимала крышку, в комнате становилось даже как будто светлее, и мама каждый раз говорила: «Ах, какая картошка! Спасибо Хадии!»

В ту осень Солих-абый подал документы в финансовый институт на вечернее отделение, Хадия-апа ходила счастливая и не уставала рассказывать, как удивился этот «Магсум из Дувана», когда узнал, что его подчиненный учится в институте. Поначалу дела у Солиха-абыя шли хорошо, он успешно сдавал зачеты по специальным предметам, но вот с немецким языком дело не ладилось, он его совершенно не знал. И тогда мама стала дважды в неделю приводить меня на улицу Тукаевскую, в дом Солиха-абыя и Хадии-апы, чтобы я помогала ему выполнять домашние задания. Комната на Тукаевской была крошечная, узкая, с одним окном, выходящим во двор, как раз напротив деревянных, с резьбой, ворот. Недалеко от дома находилась мечеть, таинственное белое здание с зеленым минаретом и с красивым садом вокруг. Печи в доме Хадии-апы топились дровами. Часть комнаты была отделена накрахмаленной белой занавеской, за ней стоял столик и выступала печь — это была кухня. Обычно мы с Солихом-абыем сидели за круглым столом в комнате, разложив перед собой учебники и тетради, читали вслух, а потом переписывали в тетрадь немецкие слова и предложения. «Вир золлен арбайтен», — громко произносила я и смотрела на Солиха-абыя, который кивал головой, как бы соглашаясь со мной, но сам косился в сторону газеты, лежавшей перед ним. Я добавляла недостающее слово в предложении и переписывала в тетрадь: «Вир золлен филь арбайтен». Из-за занавески выпархивала Хадия-апа, раскрасневшаяся, с легкими кудряшками, выбивающимися из-под платка, — когда Солих-абый поступил в институт, в честь этого события она сделала себе шестимесячную завивку, — и укоризненно говорила: «Солих, разве это честно? Ребенок за тебя уроки делает, а ты газету читаешь!» Смущенный Солих-абый откладывал в сторону газету и громко повторял вслед за мной: «Вир золлен филь арбайтен». Успокоившаяся Хадия-апа возвращалась за занавеску жарить пирожки — после урока полагалось угощение. Солих-абый был кроткий человек с выражением затаенной мечтательности в лице. Помню, как ласково, чуть усмехаясь, поглядывал он на меня, когда я сидела напротив него за столом, громко произнося немецкие слова, стараясь выдержать жесткую интонацию немецкой речи, добиваясь, чтобы произношение было правильным. Я видела, что мысли Солиха-абыя витают далеко, к немецкому языку он был совершенно равнодушен. Как-то во время одного из уроков он вырезал из газеты смешную птичку и положил передо мной на стол. Потом вырезал петуха… Однажды вынул из кармана и положил передо мной старинную монетку. Такие монетки носила наша бабушка на камзоле. Мне очень хотелось взять монетку, разглядеть ее, но присутствие Хадии-апы за занавеской и роль строгой учительницы, которую я на себя взяла, не позволяли этого… Как бы там ни было, но диплом об окончании института Солих-абый в конце концов получил.

Однажды к нам домой пришла Хадия-апа, более таинственная, чем обычно. Она уселась на сундук возле двери и стала громко вздыхать. Мы с сестрой поглядывали на нее, ожидая, когда она заговорит, но она молчала, видимо, ждала возвращения мамы, чтобы сообщить всем троим свою оглушительную новость. Но мама задержалась, Хадия-апа, посидев с полчаса, поднялась, накинула платок на голову, обернулась и сказала с чувством: «Солих — инженер! Победа!» Когда мама пришла, она сказала, что Солиха-абыя, наверное, поставят начальником отдела. Но, как оказалось, этот «Магсум из Дувана» опять перехитрил Солиха-абыя, подал документы на курсы повышения квалификации и заявление в партию, и Солиха-абыя опять оставили работать под его началом…

Потом я надолго уехала из Уфы и ничего не слышала об этих родственниках. Правда, в один из приездов домой на каникулы я увидела Солиха-абыя растерянного, постаревшего. Он пришел к нам домой поздно вечером, снял шляпу, сел на сундук у двери и сказал с потерянной улыбкой: «Нас, наверное, скоро арестуют, Заужян-апа…». Оказалось, Хадия-апа стала писать письма — в обком, в Совет Министров, в прокуратуру. Все началось с того, что как-то на улице она повстречала бывшую заведующую магазином, которую когда-то «разоблачила». Эта женщина, Фардана, шла в норковой шубе, в лисьей шапочке, в каких-то невиданных сапогах, веселая, довольная и даже как будто улыбнулась Хадии. Хадия-апа остолбенела. Пошла следом за Фарданой и довела ее до каменного особняка на улице Пушкина. Бывшая заведующая открыла дверь своим ключом и скрылась в доме. Хадия-апа подошла к забору. За оградой увидела просторный яблоневый сад, беседку с крышей-пагодой, сарай, вдоль забора — штабеля дров. Вот эти-то дрова больше всего и возмутили Хадию-апу. В своем письме в прокуратуру она писала: «Мы пятнадцать лет ждем квартиры, муж болен, дров не хватает, а нечестные люди живут в собственных теплых домах, и дров у них — на пять зим хватит!». Ответа на это письмо из прокуратуры не последовало. Тогда Хадия-апа написала письмо в обком, в Совет Министров. «Товарищ первый секретарь, — писала она, — мы помним, как, вернувшись с войны в орденах и медалях, вы выступали в Оперном театре и рассказывали нам о победе над немецкими фашистами. Почему же сейчас вы не боретесь за Советскую власть? Почему в магазинах нет продуктов, а в обкомовской столовой, говорят, есть все? Разве это честно? Вы ездите на работу в казенной машине, а если бы попробовали проехать в трамвае, вам бы все пуговицы оторвали. Почему не скалывают лед на улицах, и люди себе ноги ломают? Почему здание Совмина, самое красивое здание в городе, выкрасили в бурый цвет? Красота ведь тоже важна, товарищ первый секретарь…» «Арестуют нас! — махнул рукой Солих-абый. — Она каждый день письма отсылает, подписывается полным именем, адрес обратный на конверте пишет!» Но их никто не арестовывал, не вызывал, не интересовался ими… Хадия-апа прекратила писать письма, когда Солих-абый, простудившись под Новый год, — сгребал снег с крыши, а день был ветреный, морозный, — заболел и слег. Хадия-апа лечила его отварами трав, поила медом с молоком, растирала грудь мужа гусиным жиром, чесноком, парила в бане, вызывала муфтия из мечети — прочесть молитву, но врачей не вызывала — не доверяла. Солих-абый стал как будто поправляться, даже выходил иногда во двор погреться на солнышке, сидел там на стуле в шапке и старом пальто, улыбаясь своей виноватой улыбкой… Но когда стало совсем тепло, когда угол двора возле ворот почернел, а потом зазеленел первой нежной травкой, когда здание мечети напротив ворот побелили к весне и выкрасили крышу в зеленый цвет, когда пожилая родственница муфтия стала каждый день выходить во двор мечети, держа в цветастом одеяльце ребенка — как говорили, недавно родившегося пятого сына муфтия, — Солих-абый внезапно ночью умер — Хадия-апа как раз ненадолго задремала возле его постели. Похоронили Солиха-абыя на старом кладбище, недалеко от дома. С этого кладбища на высоком берегу открывается прекрасный вид на реку, на противоположный берег с заливными лугами, с синими лесами, и видна узкая темная лента речки Демы, вливающейся в широкую спокойную светлую Белую. Эти места считаются самыми живописными в окрестностях Уфы…