Роза Хуснутдинова - Как прекрасно светит сегодня луна

— Ты можешь просто гулять! — ответила мама.

Во время этого разговора Малыш сидел за столом и разглядывал репродукцию старинной картинки: по золотистому небу неслись пышные облака, на них сидели три женщины в развевающихся одеждах… Внизу была надпись: «Богини Весны, Любви, Красоты».

Малыш взял краски и нарисовал свою картинку: по небу неслась темно-желтая туча, на ней восседала женщина в развевающейся одежде. Внизу Малыш надписал: «Богиня радиоактивности!»

— Вот к чему приводят фантазии некоторых! — укоризненно сказал Папа.

Иногда Мама откладывала в сторону рукопись, которую читала, и говорила: «Это просто невозможно!» И принималась вязать, быстро-быстро, так что Малыш удивлялся.

— Как ты быстро вяжешь! — говорил он.

— Это чисто нервное! — объяснял Папа. — Никто не заставляет Маму вязать так быстро. Просто она хочет поскорей забыть то, что только что читала.

Однажды после такой рукописи Мама принесла домой много разноцветных клубочков шерсти и стала вязать быстро-быстро…

Сначала она связала шарф для Малыша, потом — шапочку для себя, свитер для Папы, платье для себя, костюм для Малыша, подставку для лампы, подставку для телефона, абажур, занавеску, потом долго смотрела в окно и, наконец, связала что-то круглое, ажурное, с очень красивым узором.

— Что это? — спросил Папа.

— Накидка для Луны! — сказала Мама и безмятежно улыбнулась.

— Ну да! — сказал Папа. — Действительно. Очень похоже. — Помолчал, а потом спросил: — А скажи, пожалуйста, как ты собираешься накидывать эту накидку? Будешь вставать на цыпочки? А если ты попадешь на что-нибудь другое? Скажем, на Меркурий или Венеру?

Мама перестала вязать, потом резко встала и закатила клубочки шерсти под диван. И больше не вязала. На другой день она принесла рукопись, которую читала без всякого выражения. Папа забеспокоился. И на следующий вечер он вернулся домой с веточкой хризантемы в руке.

— Смотри, какой хорошенький цветочек я для тебя сорвал! — сказал он, протягивая веточку Маме.

— Где же ты сорвал эту веточку? — спросила Мама, глядя на голые ветки деревьев за окном.

— В кабинете нашего директора! — сказал Папа. — Сегодня к нему должны были прийти иностранцы, в вазу поставили свежие цветы, вот я и сорвал веточку.

— Какой ты у меня правдивый! — сказала Мама и улыбнулась.

И в доме опять стало хорошо, никто не сидел с таким видом, что, мол, ах как я одинок!..

У Папы тоже было воображение, еще посильнее Маминого. Вот как-то в воскресенье они втроем гуляли в центре города. Сначала Папа рассказывал про старинные здания, к какому времени они относятся, к какому архитектурному стилю, а потом они вышли на пустырь между двумя потемневшими от времени облупившимися домами совсем без окон, то есть окна выходили в другую сторону, пустырь был ничем не примечателен: ни дерева, ни кустика, лишь какая-то палка торчала в песочном ящике, и несколько камней лежало на песке. Папа замолчал — что он мог сказать про это унылое место? Но он немножко подумал и произнес:

— В этом месте мог бы разместиться японский садик, с камнями, с карликовой сливой, это был бы садик для размышлений в японском духе.

— Но здесь же ничего нет! — удивился Малыш.

— Человек тем и отличается от животного, что у него есть воображение, он может представить себе все что угодно! — назидательно сказал Папа.

Малыш подумал немного и через какое-то время действительно увидел на этом месте японский садик: палка стала карликовой сливой, камни расположились в каком-то обдуманном порядке, а под сливой сидел на песке Папа — в японском кимоно, с косичкой на спине — и задумчиво, как-то очень по-японски, смотрел перед собой, на шагающего по проезжей части дороги милиционера.

— Папа, у меня тоже есть воображение! — сказал Малыш.

— Вот и прекрасно! — ответил Папа, и они отправились дальше.

Как-то они сидели дома, и Мама сказала:

— Что-то мы давно никого не звали в гости! Может быть, нам устроить небольшое чаепитие? Кого бы нам пригласить в гости? На чашечку чая?

Папа оторвался от книги, которую он вчера купил в букинистическом магазине, обвел рассеянным взглядом стены их маленькой квартирки:

— Если бы я и хотел с кем-то выпить чашечку чая, то, пожалуй, вот с кем! — И он кивнул на портрет великого русского поэта, жившего в прошлом столетии, на портрет замечательного латиноамериканского писателя, живущего в наше время, но далеко, на другом континенте, на гравюру, с японским актером, жившим в XVI столетии…

И Малыш увидел, как портреты отделились от стен, приблизились к чайному столику, уставленному чашками и вазочками с вареньем, и замерли вокруг него. Зажмурив глаза, Малыш следил, как медленно поднимались и опускались чашки, как струился парок, слышал, как мелодично звякали чайные ложечки. А через несколько мгновений чаепитие прекратилось. Портреты медленно, церемонно поклонились друг другу и возвратились на свои места.

— По-моему, это было прекрасно! — подумала вслух Мама.

— Слишком прекрасно, чтобы повториться еще раз! — сказал Папа.

Но все-таки Малышу больше нравилось, когда в гости к ним приходили люди, которых он знал, — Папины друзья или Мамины подруги, ведь с ними можно было разговаривать. Лучшим Папиным другом был Композитор. У него бледное лицо, длинные черные волосы, и выражением лица он напоминал композиторов прошлого, хотя у него не было завитого парика и такой красивой одежды, которую те носили. Папа очень любил своего друга. Он огорчался, когда Композитор, придя к ним в гости, не садился за пианино играть, не садился за стол пить чай, а сидел у окна, смотрел на проплывающие вдали облака, на бледное зимнее солнце, на воробьев, сидящих на голых ветках деревьев, и молчал.

— Мой дорогой друг! — ласково говорил Папа. — Почему ты такой печальный, что беспокоит тебя?

— Ах, мне жаль, что время так быстро уходит! — отвечал Композитор. — Я чувствую, как оно тает, уходит сквозь пальцы, и я никак не могу его остановить. Ведь я еще многого не сделал! Так мало написал!

— Как ты можешь это говорить! — горячо возражал Папа. — Ведь тобой написано сорок симфоний, сорок концертов и бесчисленное количество пьес и баллад! Разве остался на свете хоть какой-нибудь звук, хоть какая-нибудь ничтожная нота, которую бы ты не ввел в волшебный строй своих замечательных произведений?

— Вот эта нота! — сказал Композитор, вытянул руку и указал длинным пальцем на одинокого воробья, сидящего на блестящей проволоке.

— Но это всего лишь воробей! — удивился Папа.

— Нет, это та нота, которая все время ускользает от меня! — грустно сказал Композитор.