Роза Хуснутдинова - Как прекрасно светит сегодня луна

Однажды, выйдя на лоджию, она остановилась в изумлении: по ней медленно проплыло облачко. Потом — второе, третье. Одно из них чуть не вплыло на кухню и не смешалось с паром из кастрюльки, выкипавшей на плите.

«Что же это такое?» — подумала женщина и прикрыла дверь, чтобы облако не поплыло дальше в комнату. Но потом взглянула на небо, на низкие серые облака, нависшие над микрорайоном столицы, и поняла: бывают дни, когда облака проплывают над городом высоко, а бывают — низко. Она успокоилась. Только перестала развешивать на лоджии белье и выносить одежду для просушивания: может, они будут мешать облакам.

Через несколько дней она заметила, что облака бывают разные: есть насыщенные влагой, готовые пролиться дождем, теплым или холодным, есть облака, несущие град, — задевая о перила, они оставляли после себя ледяную крупу… Но удивили ее облака, несущие не дождь или град, а обрывки разговоров, музыку, смех, человеческую речь на самых разных языках: на английском, немецком, даже на китайском… Это поначалу пугало. Но потом она вспомнила, что если какой-нибудь метеоролог с полярной станции, затерянной среди льдов, слышит у себя в рубке взволнованный голос жены из Краматорска, передающей ему пожелания крепкого здоровья и успехов в работе, то почему бы и ей не услышать каких-то слов от облака, пролетающего мимо, от северных широт к южным. Может быть, самой послать кому-нибудь привет с облаком, а не почтой, — писать стало тяжело, глаза совсем не видят, последнее письмо сестре вернулось обратно: она забыла указать номер дома…

Это она однажды и сделала — сказала несколько слов облаку, плывущему в сторону Урала. Через не делю получила ответ, с облаком, плывущим с противоположной стороны. Письмо было коротким: «Спасибо, письмо получила, у меня все хорошо, целую. Будь здорова». Голос сестры не изменился, был такой же ясный, родной.

Однажды она взяла голубое пластмассовое ведро с мусором, вышла на лестничную площадку и встретилась с соседом, Захаром Петровичем, выходящим из лифта с газетой в руке. Она поздоровалась и чуть помедлила. Он тоже очень вежливо поздоровался и тоже остановился. Она спросила, доволен ли он своей квартирой, что видно из его лоджии? Сосед ответил, что квартирой доволен, но вид из окна неважный: метрах в пятистах от дома идет стройка, возводят какой-то проектный институт. Какие же безобразия творятся на этой стройке: и канавы для труб роют совсем не там, где положено, и панельные плиты бьют почем зря, не берегут совсем, и машинист башенного крана совсем ненормальный: вертит стрелой туда и сюда, без всякого смысла — если у него вертится в голове, тогда пусть идет домой и отоспится. Можно инфаркт получить, глядя, как они работают: он всю жизнь работал строителем, ему понятны эти безобразия… «А вы занавесочками закройтесь, — посоветовала соседу, — чтобы не смотреть, не волноваться зря». «Не могу с занавесочками, — покачал головой сосед, — солнца не будет видно, а без него я не хочу. Сколько нам отпущено солнышка на нашу оставшуюся жизнь?» «Ну, вы еще крепкий, — возразила она. — Вот я действительно слаба стала, особенно по утрам, пока не выпью отвара шиповника — никак в толк не возьму, какой сегодня день, что делать, плиту ли чистить, носовые платки стирать или просто посидеть, вспомнить о чем-нибудь хорошем — ведь было и хорошее, правда?..» «А что у вас видно с лоджии?» — спросил сосед, с улыбкой глядя на нее. Она сказала, что ничего особенного, но облака плывут через лоджию постоянно, и она приспособилась посылать через них приветы сестре, живущей за Уралом. А еще ей хочется поздравить с победой одну нашу художественную гимнастку, по телевизору недавно показывали, — маленькая, худенькая такая, косички носит, а лучше всех, как кукла заводная, двигается: и с мячом, и с лентами, не ошибется ни разу. Жаль, фамилию не расслышала, кажется, из Киева, а может, из Душанбе…

Они еще немного поговорили. Потом она пригласила его зайти к ней в гости. Захар Петрович согласился. С этой встречи стал захаживать почти каждый день. Через неделю признался, что ему очень нравится бывать у нее в гостях: чисто у нее, пыли не видать, цветы в горшочках на окне стоят. «Я отдыхаю у вас душой, — признался он. — И стройки проклятой с вашей лоджии не видать».

Она его угощала то чаем с вареньем, то отваром шиповника, приготовленным по старинному рецепту. Как-то вечером сосед принес книжку Гоголя «Старосветские помещики» и прочитал вслух почти всю повесть, благо телевизор выключили, — совсем нечего было смотреть, по всем программам один футбол. После чтения Захар Петрович засмеялся и сказал: «Мы тоже походим на старосветских помещиков, вы угощаете меня точь-в-точь как Пульхерия Ивановна разными вареньями да отварами». «Всего одним вареньем — смородиновым, — замахала она руками, — это сестра прислала, а отвар — только шиповника, больше ничего нет. Шиповник тоже сестра прислала. Раньше всего было полно, а сейчас…» Захар Петрович, совсем как Афанасий Никитич, надумал попугать соседку: мол, не ровен час, залезут к ним, двум старым пенсионерам, воры и «пришьют» в отдельных квартирах. Она возразила: живут они высоко, воры до шестнадцатого этажа не скоро доберутся, будут промышлять на нижних. Сосед усмехнулся: «Выше шестнадцатого этажа только крыша, а с крыши очень удобно спуститься на лоджию и — прямо в квартиру».

Она знала, что он нарочно ее пугает, но все равно расстроилась. Оставшись одна, женщина вышла на лоджию и послала с проплывающим мимо облачком весточку сестре, сообщив соображения соседа насчет воров и насчет Гоголя. Очень быстро от сестры пришел ответ: сосед говорит дело, видно, неглупый человек, сколько, интересно, ему лет и какова его пенсия…

Через два месяца к зиме они переехали вниз, на третий этаж. Молодая чета, ссорившаяся всю зиму, решила разводиться и вывесила объявление в подъезде. Им требовались две однокомнатные квартиры.

Весной, открыв дверь на лоджию, она обрадовалась, увидев знакомую зеленую лужайку, по которой носились повзрослевшие знакомые ребятишки и гуляли парами и поодиночке знакомые старушки. Опять кто-то выбивал ковер. На лоджии можно было развешивать выстиранные салфетки и даже проветривать шляпу Захара Петровича, прицепив ее с двух сторон к веревке пластмассовыми прищепочками. Облака проплывали где-то выше, и она перестала слышать голоса, передающие приветы и пожелания здоровья метеорологу в Заполярье или воину Советской Армии, служащему на границе.

Письмо сестре она отправила в обыкновенном конверте за шесть копеек, написав индекс, улицу, номер дома и квартиру. Сопровождаемая Захаром Петровичем, она дошла до нового стеклянного здания почты с двумя ящиками у двери, синим и красным, и, подумав, опустила письмо правильно — в синий ящик.