Игорь Родин - Сын Эреба

— Сгущаешь, бабуся, до Конца Света ещё далеко.

— Тебе откуда знать? Это никому не ведомо!

— А ты почему так уверена?

— Я ему про Ивана, он мне про болвана. Говорю ж тебе, полный беспредел творится, а его за порядок выдают. Это ли не антихристовы происки? Ничего, увидишь сам, как затрубят ангелы Апокалипсиса, спохватятся все, да поздно будет. Придёт Иисус в своём величии, сядет на трон и начнёт судить каждого судом праведным, судом Страшным.

— И твои грехи тебе припомнят?

— А как же! Да только отмолила я их, раскаявшись искренне, не повторяла их более, отреклась от жизни той, нечестивой. Ибо сказано про заблудшую овцу, что так на небесах более радости будет об одном грешнике кающемся, нежели о девяноста девяти праведниках, не имеющих нужды в покаянии. И отмеряется мне по делам праведным, потому как за злые дела я ответила, покаянием, молитвой и исповедью.

— Угу, понятно, — кивнул шофёр, — а пока не дошла очередь до тебя, сама ты, значит, отмеряешь всем сестрам по серьгам, всем братьям по ушам?

— Ты про родственничков моих?

— И про них, и вообще. Ты ж не только с родственниками общаешься?

— Да ни с кем я кроме Дуси не общаюсь. Кругом одни уроды. Вот хоть соседей моих возьми! Один — алкаш, другая — шлюха, третий идиот мешком пыльным ударенный. Снизу горлопаны живут, музыку слушают по ночам, устала участкового на них вызывать. Сверху дети топочут с утра до вечера, малолетние дебилы, как и мамаша их, коза драная. Сбоку ремонт идёт, Вавилонскую башню быстрее построили, наверное. Как тут уважать таких ублюдков конченых?

— Зачем уважать? Ближних любить надо, — улыбнулся шофёр.

— А какие они мне близкие? Маргиналы и блудники, проститутки и наркоманы, попала я в кольцо порочное. Это мне Господь последнее испытание послал, перед тем, как забрать к себе в райские кущи. Терплю я их, как Бог терпел и нам велел, а вот любить стану, как арфу мне вручат и на облако посадят. Тут самой плошать не след, ведь только к человеку какому лицом повернёшься, душу откроешь, а он тебе туда сразу и плюнет, как ждал того. Я это на своей шкуре испытывала не раз. Я их не по закону божьему, а по людскому закону к порядку и общему знаменателю привела. Даром что ли полиция и участковый свой хлеб едят? Уж я им всем показала, как до́лжно существовать в рамках коммунального общежития. Они долго потом икали, мычали и прощения просили. Власть им так показала, они летели, пердели и радовались, как коты ссаные. Долго потом пыль глотали и камешки выплёвывали. Одна у меня после всех этих неурядиц отдушина — храм божий. Я ведь последнее время в церковь не только молиться ходила. Помогала там, чем могла. Воск с кануна и кандил очищала, прибиралась после службы. Опять же, следила, если человек свечу поставил, перекрестился и ушёл, так я подойду, свечу задую и обратно в лавку отнесу. Они там её подмастырят и вновь на продажу выставят. Чего добру пропадать? Человек благое дело сделал, отметил, кого хотел, за здравие там, за упокой или святому какому на добрый путь, да ещё куда, свечу поджёг. Бог увидел этот огонёк, занёс в скрижали благодатные. Так чего продукту пропадать? Так? Ведь людишки стали нетерпеливые, суетные. Нет бы, до конца службы отстоять, пока свеча до конца не прогорела. Так нет, сунут, буркнут себе под нос, и бежать вон из храма. И ходят теперь все, кому не лень. А я вижу, кто да с чем пришёл. Ходят воры да негодяи, дела свои чёрные замолить, у Бога на новое непотребство благословения попросить. Не успели в одних грехах раскаяться, а голова уже новыми полна. Ты погляди, теперь даже нищие, и те кругом жулики. Я им только тем подаю, что на паперти у церкви сидят. Те — настоящие. А остальные, что везде по городу стоят — шваль хитрожопая. Они на своих машинах к тому месту, где побираются, приезжают. Сама видела. Да и не нищие они, а работают на «крышу», деньги у простаков собирают, да разным бандитам отдают долю. А бандиты эти давно с полицией и властью срослись, как близнецы сиамские. Вор на воре вором погоняет. А мы для них, как овцы, которых только стричь да доить нужно. Даже по телевизору каждый день то ли жулики, что я бы поняла, то ли дураки какие, денег просят на лечение каких-то детей смертельно больных. То ДЦП у них, то рак, то ещё какая хворь. Понятно же, что не жилец, понятно же, что Господь так испытывает тех непутёвых родителей, что таких несчастных родили, чтобы поняли они, что во грехе живут, что меняться надо, на путь истинный вставать. Так он вместо того, чтобы в церковь помолиться сходить, денег на безнадёжное лечение у всего мира просят! И собирают же! А потом опять по новому кругу, когда новая хворь того калеку опять одолеет. Ведь если он с детства не жилец, толку на него деньги, время и нервы тратить? Не любовь это, а мудовые рыдания. А жулики вокруг и рады на таком горе нажиться, обмануть всех или просто половину собранного разворовать. Ни ума теперь, ни у кого нет, ни совести! Нечестивые цари, лукавый порядок, окаянные времена. И только луч света в этом царстве, церковь святая христианская. Она одна, как невеста христова, защитит, сохранит и спасёт. В ней вся надежда.

Мелькнул указатель перед мостом, и пронеслись перила, рассекая на дифракцию мутные серые волны грязного ерика. Гулкой барабанной дробью заколотила брусчатка в амортизаторы. Началась промзона, унылая, серая, монохромная. Будто все краски разом выключили. И небо посерело, заскучало, отвернуло солнышко, будто спиной.

А старухе словно нипочём были эти метаморфозы природы. Взгляд её устремился сквозь пространство и время в бесконечность, и, наверное, виделись ей светлые безбедные дали чудесных садов Элизиума.

Мечта и надежда — сёстры, по сути, последнее, что не отнять у человека, если он сам от них не открестится. Вот только за границы бытия одной забираться уже бессмысленно, а вторую оставляют при входе.

— Незнакомым и соседям ты надежды не оставляешь, а как же близкие? — задал последний вопрос шофёр, чтобы убедиться в правильности своего выбора, так как путь подходил к концу.

— Ты про семью мою непутёвую? Скажу тебе, как на духу. Никто из всей этой орды треклятой и не подозревает, какой их ждёт камуфлет! Они уже давно всем кагалом, от мала до велика, стаей воронья вокруг кружат. На кости мои облизываются, ждут с нетерпением, когда я коньки отброшу, чтобы вцепиться в то, что от меня земного останется, разорвать всё и испоганить, пустить пухом и клочками, повеселиться напоследок на сатанинской этой тризне. Чуют, что жирный кусок их ждёт. Как же, целая квартира, да всё, что в ней, да денежки на сберкнижке. Тело моё не остынет ещё, как завернут его в грязную простыню, землицей забросают и кинутся делёж учинять. Плевать мне на это, душа моя выйдет из туловища, ни к чему оно мне станет, лишь бы в землю сунули, хоть как. А уж батюшка наш приходской за меня и упокойную прочитает, и сорокоуст и всё прочее. Я с ним уже обо всём договорилась. Вот только ждёт этих гиен, что родственниками считаются, облом великий. Они уже, наверное, давно всё прикинули, кому что достанется, распределили каждую ложечку. Скоты корыстные, дармоеды неблагодарные, подонки, шалавы подзаборные! Да и просто, суки рваные. Так вот. Ходила я давеча к нотариусу, составила там новое завещание. Про старое-то они знают, да я подсуетилась, переписала всё наново. Если по старому там так и было сказано, кому что и сколько, то теперь всё поменялось. Хрен с маслом им теперь от советской власти по всем их наглым харям. Квартиру и большую часть денег я приходу нашему отписала. Уж батюшка позаботится, чтобы жильё в правильные руки ушло. И на деньги похороны мне такие отгрохает, как положено. Ещё и много останется на благоустройство церквушки нашей. Вторую половину денег я тому приюту пожертвую, где собачку брала. А родственнички мои, кто захочет, пусть её туда отнесут сами. Тому, кто это сделает, уж так и быть, хозяин приюта пожалует от моих щедрот тысячу рублей! А мебель, скарб и тряпьё приставы по детским домам и домам престарелых распределят сами, как получится. Как тебе такое?