Андрей Максимов - Так любят люди

Катя хохотала…

Смех для женщины — это очень важно. По тому, как она хохочет, можно многое про нее понять, если не все.

Я видел косящих под интеллектуалок барышень, которые вдруг начинали ржать по-лошадиному, и все их рассуждения «про Бродского» и «новые формы балета» казались списанными из чужих тетрадок. А иные молчат, но потом расхохочутся так по-детски звонко, что их молчание сразу начинает казаться загадочным. Есть женщины, хохочущие грубо, сотрясаясь всем телом, когда хохочут не их глаза и рот, а живот и грудь. А есть такие, которые смеются так, словно заикаются, и, глядя на них, сразу становится неловко. Женский смех бывает легким и тяжелым, он может уносить мужчину в небеса, а может прибивать на месте — не сдвинуться.

Послушай, как смеется женщина, и только после этого решай: уйти или остаться. Только после этого!

Разговоры обманут; прикосновения заморочат легко, как и поцелуи; даже своим внимательным слушаньем они могут нас дурачить: ах, как они умеют делать внимательные глаза, думая при этом о своем!

А вот смех выдает всегда. Тут без притворства. Надо только дождаться, когда она рассмеется не из вежливости, а потому, что ей смешно по-настоящему — и все. И тогда принимай решение. Никогда до этого!

Катя смеялась легко и естественно. При этом у нее немного слезились и начинали блестеть глаза. От этого можно было сойти с ума.

Что я, разумеется, и сделал.

И потом мы уже ходили вдвоем. И я все время что-то говорил и шутил, и она хохотала своим правильным смехом, и глаза у нее блестели…

И мы с ней разговаривали все время, умничали оба и что-то вспоминали… Даже удивительно, что уже тогда нам было о чем вспоминать.

И Катя иногда дотрагивалась до меня — до пуговицы или там до руки… Как бы случайно.

И я был убежден, что вот именно «как бы», а на самом деле она, конечно, специально так делала. И мне начало казаться, что ее прикосновения происходили все чаще и длились все дольше…

И я даже пару раз, тоже как бы случайно, перехватил ее руку, но, не зная, что с ней делать, отпустил.

И Катины глаза блеснули — показалось?

И губы раскрылись как-то призывно — почудилось?

И рука ее замерла у меня на груди где-то в районе сердца — померещилось?

Детали, детали… Только в юности, только в первых любовях они важны и существенны. Потом — бег.

Потом — быстро. Потом: «я слишком серьезен и стар, чтобы обращать внимание на такую ерунду». Потом: «я слишком стар, чтобы вообще обращать внимание». А потом уже совсем коротко: «я слишком стар».

А тогда…

Каждый поворот ее головы важен, каждое движение. Во взгляде — намек. В слове — метафора. В улыбке — смысл.

А я так и боялся к ней прикоснуться. Я понимал, что взрослые мужики так себя не ведут, а ведь женщинам всех возрастов нравятся именно взрослые мужики…

И ничего не мог поделать.

Мы прощались.

— Пока! — говорила она.

И смотрела призывно — показалось?

— Пока! — говорил я.

И она смотрела призывно — почудилось?

Я уходил, как мне казалось, по-мужски, не оборачиваясь.

Один раз не выдержал, и, отойдя довольно далеко, обернулся.

Она смотрела призывно — померещилось?

Каждый день я давал себе зарок, что вот именно сегодня…

Я представлял, как это будет… Как я положу ей руки на плечи… Как погляжу в ее глаза, которые обязательно заблестят… Как слегка наклоню голову…

И ничего не мог поделать.

— Пока! — говорила она.

И смотрела призывно — показалось?

— Пока! — говорил я.

И она смотрела призывно — почудилось?

— Я никогда замужем не была. Мужики возникали, конечно, куда ж без них? Такие, знаете, миражи в пустыне… Возникнут, посияют немножко, исчезнут.

И — нормально.

Не могла я себе представить, что каждое утро и вечер передо мной будет ходить дядька. А они все настаивали, чтобы мы жили вместе — провожать, наверное, им было в лом. И чё? Поживем, иногда буквально день-другой, и — все! Не могу!

Носки стирать, трусы, обед готовить, убираться — это пожалуйста. Нет проблем. Но вот когда мелькает утром, вечером… Все время. Не могу! И то, что мне тридцатник, как-то меня не особо колышет, если честно. Детей я чего-то не очень хочу. Не, если будут — хорошо. А нет — так и ладно.

А Валерка не раздражает. Не знаю почему. Он уютный какой-то. Спокойный. Вы в ауру верите? Вот у него аура очень хорошая. Или там, может, не хорошая, но моя абсолютно. И детей от него можно вполне… Во всяком случае, я раньше так думала.

Он хорошим будет отцом. Он ответственный.

Это я раньше так думала…

В общем, мы решили пожениться. В загс подали заявление. Дата уже была назначена.

Платье, слава Богу, не сшили, а то представляете, какие бы деньги пропали… А потом у меня мама заболела. Серьезно. Больница. Реанимация. Думали, не выкарабкается. Бог помог. В больнице долго лежала, потом домой перевезли.

Нас у мамы три дочери — три сестры. Отца у нас нет. И жизнь наша как бы остановилась, понимаете? Как на препятствие какое-то налетела. Больница. Там же каждому надо в лапу дать. Деньги-то есть, не вопрос. Но ведь это время все: встретиться, договориться, понять, кому… Потом — сиделка. Опять же: хорошую надо найти, душевную. Проблема.

Мы носились как лошади. Тройка лошадей. Вообще жизнь остановилась. А Валерке — хоть бы что! Нет, он пару раз предложил помощь, а потом — положил на нас. Конкретно. Живет так, как будто болезнь моей мамы вообще его не касается. С одной стороны, я могу его понять. Мама моя — ему чужой человек, так? Но, с другой, это ведь моя мама, правда? Из чувств ко мне можно же было бы как-то… Не знаю… Помочь чего-то… Съездить… Сбегать… — Он что, никогда вам не предлагал помощь?

— Да чего-то предлагал там пару раз чисто формально. Это ж видно, когда формально, а когда от души, так? Ощущение такое, что ему наплевать на маму мою.

И вот чего мне делать теперь? Я уже к нему привыкла, свыклась с ним как-то… Не раздражает он меня, что важно. И вообще я думала, что у нас любовь.

А чего вышло? Как мне теперь жить с человеком, если он в такой серьезный в моей жизни момент отстранился?

Говорит абсолютно спокойно, словно не свою — чужую историю рассказывает.

— А гнать жалко. Если я за столько лет такого не нашла, вряд ли еще найду. Я ж тоже не молодею, правильно?

Мама-то сейчас на поправку пошла, голова моя освободилась, вот я и думаю.

А придумать сама ничего не могу.

— А вы можете попросить Валерку вашего ко мне прийти?

— Да он тут сидит. Позвать?

— Позвать. Только мы с ним немножко вдвоем поговорим, ладно?

ВАЛЕРИЙ, 35 ЛЕТ, ВЛАДЕЛЕЦ АВТОСЕРВИСА:

— Жаловалась на меня? Серафима Петровна… Ну, это мама ее… внезапно заболела: инфаркт. В больницу по скорой отвезли. Положили в коридоре, понятно. Больница дурацкая. Как всегда.