Андрей Максимов - Так любят люди

А у меня в центре Бакулева друзья работают. Вообще, у меня такая работа — друзья везде есть. Я созваниваюсь, они говорят: «Сейчас с той больницей свяжемся, узнаем состояние…

Как только можно будет, заберем — не вопрос».

Говорит нервно, страстно. Будто все время ведет спор.

— Ксю у мамы в больнице вместе с сестрами. Я — к ним. Так и так. А Ксю говорит:

— Не надо ничего. Мы уже все устроили.

Даже спасибо не сказала. Ладно. Она в нервном состоянии была, понимаю.

С тех пор так и пошло: что я ни предлагаю, ничего не надо. Просто бред какой-то! Друзья хотели лекарство переслать из Израиля… Так Ксю сказала:

— Обойдемся без этих еврейских штучек!

Причем ведь она не антисемит ни разу.

А чё мне делать? Я попредлагал, попредлагал, да и затихарился. А что? Раздражаю только. И, главное, я люблю ее. А может, привык… Не знаю… Но без нее хуже будет, чем с ней. Это я точно знаю.

Но эта вся история отдаляет нас друг от друга, понимаете? Мы как-то все дальше. А не хочется так. Не хочется…

— А почему, как вам кажется, Ксения вашу помощь не принимает?

— Да это надо у нее спрашивать. Не знаю. Может, не привыкла. Может, ей проще так. Откуда мне знать?

— Давайте Ксению позовем, спросим у нее.

КСЕНИЯ:

— Я помощь не принимаю? Да ты когда предлагал-то ее? Сам-то помнишь? Хоть бы чужого человека постеснялся.

ВАЛЕРИЙ:

— А Бакулевка?

КСЕНИЯ:

— Вспомнил. Мы тогда уже другую нашли. Чего ты со своей Бакулевкой?

ВАЛЕРИЙ:

— А лекарство из Израиля? Оно людей с таким диагнозом, как у мамы твоей, мгновенно на ноги ставит. Люди даже денег с нас не брали. Бесплатно хотели…

КСЕНИЯ:

— Бесплатно и хорошо не бывает, ты же знаешь. И потом, надо было посоветоваться со специалистами. Люба — это сестра моя — сказала, что ей это лекарство не советовали. И Маша — это вторая сестра — согласилась.

ВАЛЕРИЙ:

— Ты Маше и Любе веришь больше, чем мне. Вот в чем дело. А так нельзя. Если ты мне жена, то мы с тобой должны быть как одно. Правильно я говорю? А мы…

КСЕНИЯ:

— А как быть, если тебе наплевать на мою маму? Если она больная, а ты…

— Брейк. Скажите мне, только честно: вы любите друг друга?

КСЕНИЯ, ВАЛЕРИЙ (хором):

— Да!

Я взял телефон. На ладони его подержал, словно пробуя на вес.

Если бы наши мобильники умели не просто передавать наши слова, а воспринимать их — они бы с ума сошли, это точно.

Какие просьбы, мольбы, стенания обращаем мы к этим бездушным гаджетам! Сколько слез вылилось на их зеркальную поверхность! Сколько раз их, невинных, швыряли об стену, а потом поглаживали треснутое стекло, словно извиняясь!

Я держал в руках телефон и думал: Та, Которая Не Звонит, она важна в моей жизни, или просто самолюбие мое играет? Вот, например, я готов жить с ней всегда и каждое утро и каждый вечер видеть ее лицо перед собой? Есть ли в ней что-то такое, что отличает ее ото всех иных, предыдущих? Вообще, что в ней есть, кроме красоты? Красоты много — это да. А еще что?

Вот если бы она сейчас позвонила, я бы мог ей сказать: «Я не понимаю, что такое любовь. Я понимаю, когда с человеком плохо или хорошо. Мне с тобой плохо. Ты меня извела»?

Мог бы я ей так сказать? Нет? Или бы обрадовался? Надо как-то продумать свое будущее поведение. Реакцию свою на нее. А то она позвонит, а я не готов. Нехорошо.

Телефон молчал. Жалко, конечно, что еще не придумали такие телефоны, которые разговаривают. Сейчас бы посидеть и поговорить по душам с телефоном. Поди плохо? Я бы, конечно, телефону рассказал про Катю. И он бы меня, наверное, понял. Ведь он — мужик. Должен был понять.

Катю я, конечно, в конце концов поцеловал. Но все сделал неправильно, потому что, когда дело касается любви, правильно получается только экспромтом. А я готовился. Ведь меня так учили: чтобы что-то получилось, надо обязательно готовиться!

Хочешь получать хорошие оценки — готовься. Хочешь поступить в институт — готовься! Хочешь хорошо выступить на конкурсе самодеятельности — готовься!

Готовься! Готовься! Готовься!

Готовиться хорошо, не готовиться — не хорошо.

Такая логика. Железобетонная, как учебник по математике.

Только вот нам как-то позабыли объяснить, что любовь — это как раз такая история, в которой побеждает только экспромт.

Потому что жизнь — это спектакль: учи роль, готовься к выходу, выбери правильного режиссера и постарайся попасть в правильную пьесу.

А любовь — море. Стихия. Свобода то есть.

Нырнул — плыви. Не умеешь плавать? Тони. Там на дне — тоже масса всего интересного. Живи, короче, в этой стихии. Не готовься, а живи.

Кто про это скажет? Кто объяснит?

Да никто!

Чему нас только не учили! К чему только не готовили! На уроках гражданской обороны даже объясняли, что делать на случай ядерной войны.

А с любовью оставили один на один. Никто ничего не объяснял. Ужас какой! Ничего про любовь не рассказывали, не советовали, не разъясняли… Ничего!

Вот я и готовился к этому поцелую. По привычке. Представлял, как это все будет. Такой разыгрывал спектакль…

А потом…

…Почему в юности мне всегда было страшно прикоснуться к девушке? И почему потом прошло?

Потому что в юности каждое любовное поражение означает фиаско окончательное и бесповоротное. Проиграв одной, ты поиграл всем, и, что самое ужасное, — навсегда.

А когда вырастаешь, нет никаких фиаско. Просто случай, досадный эпизод, казус… Пройдет, в общем.

В юности кажется: обида, поражение не пройдет никогда.

Вырастаешь и понимаешь: пройдет. И не такое проходило.

Потому в юности любая попытка завязать что-то с женщиной — решающая. Но чем больше в жизни таких попыток, тем все менее и менее решающими представляются они…

Был вечер. Я провожал ее к подъезду. Она шла чуть впереди.

И на меня нашло что-то. Наверное, это была страсть. Или любовь. Умные психологи знают разницу, я — нет…

Я положил руки ей на плечи. Катя остановилась. Я развернул ее и уткнулся зубами в ее полуоткрытый рот.

Катя расхохоталась!

Она смеялась своим единственным смехом. Не высокомерно. Не обидно. Просто весело и по-детски.

— Ты что? — спросил я и снова попробовал ее поцеловать.

Она ответила на поцелуй, но тут же снова рассмеялась.

Я совершенно не знал, что мне делать.

Катя вдруг посмотрела на меня серьезно, даже, пожалуй, чересчур, погладила рукой мое лицо и произнесла тихо:

— Хороший ты.

Потом она расхохоталась и побежала к подъезду.

Помахала мне рукой и исчезла за легкой дверью. Тогда ведь еще не было железных дверей и кодовых замков и двери казались легкими…

Всю ночь я потратил на то, чтобы убедить себя, что поцелуй состоялся. И значит, я могу теперь просто подойти к ней и даже чуть небрежно поцеловать. Но по-настоящему.