Елена Блонди - Сказки Леты, сборник рассказов [СИ]

Никакие легендарные бычки в томате, заключенные в плоскую банку, какого бы завода они не были, не сравнятся с жареными свежими, только с базара.

— Та на Новый Год, как раз перед празником, вышли у море, ну сети уже сняли, но как хотелося бичков! — говорил черный от загара береговой матрос в пансионате на Тузле. Он был так худ, что пояс изношенных до ветхости брюк лежал на талии зигзагами, цепляясь отчаянно за выступы костей. Уже принял самогону из бутылки с длинным горлом и, несмотря на сорокаградусную жару, пошел ему самогон хорошо, закусился выскальзывающей из пальцев соленой хамсичкой, и лицо подернулось теплой дымкой воспоминаний.

— Так мы с лодки, да, натаскали ротанов и пещаника, как рас на уху. И на Новый Год — уха у нас, с бичка! О-о-о…

И я киваю. Знаю, о-о-о… И не забываю брать хамсу «с мисочки», выставленной закуской ему и угощением мне.

Она, соленая хамса, такое вот дело, чем тряпошнее, тем вкуснее. Есть любители «дубового» посола. Рыбка крепкая, черноспинная, жиру в ней мало, но чересчур солона. А вымочить — терпения не хватает. Лучше всего, конечно, малосол. Нежная, жемчужного серебра, одинаковая, длиной и толщиной в палец взрослого мужчины. Слегка мягкая, потому что, как только голову ей оторвешь, отделяя от тушки по низу животика, пачкая пальцы в мизерных кишочках, сразу каплет из надрыва светлый жир.

Маленькая была, не ела хамсу. Да ну ее, руки пачкаются, а потом пахнут и пахнут. Но выросла и поняла — вот так и надо, чтоб текло по пальцам; и на куске хлеба оставлять жирные серые пятна. Ничего, руки вымоются.

Помню, как пригласили меня в рыбцех, угоститься. Заставили мешок взять с собой полиэтиленовый с половину меня размером. Ехала, стесняясь, прятала в холстинную сумку через плечо.

Из жары спустились втроем по каменным ступеням в полумрак, где ходил тихий серый кот. А на длинном разделочном столе, обитом цинком, прямо в центре — опрокинут бочонок и из него, ивовым листом — светящиеся рыбки, кучей на стол.

За котом вышел откуда-то сбоку бесшумный дядько в майке-тельнике и кивнул черной головой, увидев наши лица. Достал из шкапчика на стене буханку мягкого хлеба, сунул к рыбе, на газету, махнул рукой приглашающе. Как мы ели! Один из немногих случаев полного исполнения желаний.

….

— Берите камсичку, берите! То жеж все думают, что ее много, а нет, эта с путины осталася, смотри какая! Крупная, вкусная! Пробуй, пробуйте! Это муж из бочки вчера, а там уже тока на донышке, во-от, придете завтра, а уже не будет, такой вот!

Продавщица с тщательно подведенными глазами, но с выпавшими из-под берета тонкими прядками волос (а как поправишь, если руки в рыбе, к крану не набегаешься каждый раз), проводит рукой над черно-серебряной кучей. А потом дергает подбородком в сторону соперницы, стоящей на углу каменного соседнего прилавка. У той испитое лицо и комок смятой газеты — вытирать руки. Она внимательно слушает мелкого мужичка, который, покачиваясь, смеется, размахивая взятой с кучи хамсиной.

— Ты же глянь, та разве то рыба? — моя продавщица презрительно кривит губы. Губы ее в оранжевой помаде. Я киваю с готовностью. И слушаю.

— Ее уже и гнали. А такая была женщина раньше! И вот!

— А что случилось?

— Пьет… И — с мужем! А то любовник стоит ее.

Я смотрю на пьяненького любовника в распахнутой куртке. Он уже доел хамсу и побежал на кривых коротких ногах к выходу, где в самых дверях плотно стоят грузчики в шапках-петушках, курят на улицу и шутливо кланяются каждой входящей выходящей продавщице.

Скорбно смотрят глаза на меня из-под съехавшего вязаного берета. Но спохватывается:

— Да вы пробуйте, пробуйте!

Пробовали пробовать на базаре соленую рыбу? У некоторых продавцов распластанные рыбешки уже приготовлены прямо на куче. Можно подцепить пальцем, съесть, кивнуть и, выбросив хвост в отдельную коробочку или раскрытый пакет, взять кусочек салфетки. Если нет салфеток, любая торговка предложит засаленную, всю в жире от рук предыдущих покупателей, тряпочку. Сервис! Но раз уж он такой, сервис, то лучше взять целую рыбку и совершить над ней знакомую последовательность действий. Оторвать головку, надкусить у хвостика и потянуть зубами, отпластывая половинку маленькой тушки. Снова надкусить и съесть вторую половинку, оставив только скелетик. И сказать, прожевав:

— Полкило, пожалуйста!

Пока продавщица вешает, я спрашиваю:

— А греческого посола сейчас продается хамса?

Она в недоумении хмурит брови, окруженные точками выщипанных волосков, и я поправляюсь:

— С грибком.

— А-а, с грибком! Та одна женщина приносит, вон там стоит, видите? Де умывальник, с угла, но то надо с утра, разбирают ее быстро. А любите да? Я тоже люблю.

То еще удовольствие, черпать из неаккуратной кучи полуразваленную рыбку, покрытую белыми пятнышками. Жир в ней от долгого хранения не горкнет, и появляется специфический привкус. Гурманство. Мама смеялась, вспоминая северное «печорского засола рыбка, с душком». Это, видимо, как с плодами дуриана. Если себя превозмочь, то становишься поклонником этой мерзости на всю жизнь.

Унося пакетик с хамсой, заботливо вложенный продавщицей в еще один пакетик, а тот еще в один — свой, я прохожу мимо вываленной на прилавок песчанки, мелкой, ее на котлетки берут или котам, мимо лопухами распластанной камбалы, есть большая, а есть маленькие размером с ладошку «глосики» или еще проще «лосики» (из справочника я узнала правильное красивое название, вполне литературное, кстати, — «камбала глосса»). Мимо желтой, как послеполуденное солнце, копченой скумбрии, пахнущей так, что лучше быстрее пройти, а то останусь тут, и без денег. Мимо темно-багровых, языками вытянутых лепешек вяленой икры пеленгаса. А тут еще мидии, приваренные, в пакетах по килограмму. Беловатое с серыми оторочками мясо рапана… И треугольнички брюшек скумбрии, состоящие из одного только жира, прихваченного серебряной кожицей с одной стороны, — их так и называют «пузики» и продают поштучно…

Скорее, домой, там сварится картошка и можно будет сесть в кухне, без книги, потому что по пальцам будет течь светлый, свежий жирок.

И после, пять раз вымыв руки, — три чашки крепкого чая, с лимоном.

Ехать до него — десяток километров по разбитому проселку, пылящему пересохшей до белизны глиной. Трава вокруг выжжена и неудобна даже на вид. Суставчатые звонкие стебли, колючки всех видов и размеров, а дальше, за ними, щетина стерни.

Шли пешком, так захотелось, когда приехали в большой поселок Заветное первым автобусом. Жара проснулась позже нас, полдороги успели пройти хорошим шагом, пуская взгляд камушком по плавным холмам, уткнувшимся в дымку на изогнутом горизонте.