Елена Блонди - Цветок для двоих [СИ]

Шанелька сглотнула и покачнулась, вцепляясь потными руками в край стола.

— Я… Нет. Ничего. Мне нужно поработать. Время идет.

— Да.

Джахи взял связку ключей и пластиковых карт, и, двинув раму на место, пошел следом за Шанелькой к выходу.

По коридору они шли молча, и Шанелька очень четко ощущала присутствие за спиной этого странного мужчины в старинных одеждах, будто он — ее тень, вырастающая не из света, а из темноты, тень, готовая окутать и ее саму мягкими складками черного покрывала, оберегая от любых опасностей. Полегче, Нелькин, полегче, одернула себя, крепче сжимая пальцы на ремешке сумки — таком успокаивающе синтетическом, совсем ты заигралась в сказки. Ну, легенды, ну, цветы. Красиво, но и все.

— Анэ? — Хеб уже стоял перед массивной дверью в хранилище, — я должен просить тебя, уважаемая анэ Шанель…

— Да?

В темноте коридора она видела только неясный блеск глаз, да еще блики на связке ключей. Джахи ждал, не включая подсветку у дверного замка.

— Сегодня вечер. Вечером. Я буду идти в город, встретить анэ Крис.

Шанелька выдохнула, обмякая. Как же сильно она переживала, хотя и уговаривала себя не переживать.

— Я прошу тебя идти вместе. Встретить анэ Крис. Когда наступит вечер. Семь часов.

— Конечно, Джахи! Это очень хорошо. Я буду готова.

— Я должен просить тебя еще, анэ, — в мужском голосе прорезалось смущение и Шанелька насторожилась.

— Ты надеваешь платье, анэ, — еле видные в сумраке, проплыли в воздухе руки, очерчивая прекрасное нечто, — платье, не шортс, не брюки. Извини.

— О… а… Ну, да. Без проблем.

Джахи отомкнул двери, впуская ее внутрь уже привычной светлой дымки большой комнаты хранилища, Шанелька повернулась, придумывая, чтоб бы такое язвительное спросить-уточнить в ответ на его пожелание, которое ее внезапно слишком задело, может, как раз потому что он мялся, как бы подчеркивая неловкость своей просьбы. Но двери уже закрывались снаружи. Деликатно и неумолимо щелкнул замок.

— Приехали, — она огляделась, пытаясь вызвать в себе приступ клаустрофобии, которым пугала Крис в первый день их трудов. Но было ни капельки не страшно, а наоборот, уютно, будто истинный пуруджи из рода Халима Джахи не запер ее, унося в кармане ключ, а спрятал, уберегая от неведомых опасностей.

Успею, решила она, раскладывая по местам вещички, все успею, и спросить про ящики, и нажать кнопку вызова, вот она — на стене, и позвонить Джахи по номеру, записанному на листке из блокнота Крис. А то, со всей этой театральщиной не останется времени на главное — вон еще сколько бумаг. И еще…

Она сунула руку в раскрытую на столе косметичку, нащупывая боковой кармашек. Потянула язычок клапана. И замерла. А вдруг тут есть камеры? Стараясь не оглядываться, Шанелька вытащила пачку бумажных платков, уложила на стол дрожащими пальцами. Черт побери, да что ж она такая тетеря. Вдруг тут кругом камеры? Снимали, как она вертит бювар, как прячет конвертик, с видом преступницы.

Шанелька закрыла глаза, вызывая в памяти рисунок цветка на страницах старой книги. Стебель и толстое корневище, зубчатые длинные листья. Раскрытый цветок с изогнутыми заостренными лепестками, подернутыми легкой гофрированной рябью, сиреневыми, с белым языком центра. Что там еще? На самой высокой ветке — коробочка, прячущая в себе семена. Какие? Как выглядят?

Перед глазами встала светлая бумажная клякса. Вырванный кусок страницы. Ну да, там были не только буквы. Наверное, там нарисованы семена. А вдруг они такие же, как те, что высыпались в ее ладонь из вощеного пакетика? Внезапно маленький конверт показался ей живым, словно плоские семечки проснулись от долгого сна, шевелясь и поводя острыми носиками, готовые выпустить бледные, совсем еще слабые ростки.

А вдруг?…

Она открыла глаза, нахмурилась, настраивая себя на рабочий лад. Все это хорошо, но пока что нужно просмотреть как можно больше бумаг, а без Крис это не так легко. Пакетик никуда не денется, и совать его обратно в тайник неразумно, это она еще успеет.

Работа была работой, как всегда. И через полчаса Шанелька уже не думала о постороннем, сосредоточившись на кипах бумаг, таких разных. Грубые большие листы буклетов и тонкие листочки папиросной бумаги. Линованные страницы и расчерченные бланки. Иногда — скомканные и после расправленные записки выцветшими чернилами. Просматривая арабскую вязь, Шанелька вздыхала, совала закладки с заметками, паковала в прозрачные файлы с наклейками те документы, которые, она надеялась, сумеет посмотреть Джахи, в другую стопку складывала бумаги на английском и немецком, поругивая себя за слабое знание языков. Сегодня все ее поиски были сосредоточены на документах, написанных русским. А их так мало. Зато, утешила она себя, если и будут, то почти стопроцентно, имеют отношение к Елении и ее дочке.

Через отмеченные для себя три часа усмехнулась, держа в пальцах несколько одинаковых листочков, скрепленных по одной стороне аккуратными стежками шелковой нити. Как например, вот!

На пожелтевшей бумаге нарисованы были предметы, животные и цветы. Неумело, совсем по-детски. Солнышко с линиями лучей, полосатая кошка с длинными усами. Дерево. Лейка над цветочным горшком. Под каждым рисунком четкие крупные буквы сообщали: солнышко, кошка Маруся, дерево, лейка. А под этими ясными, красиво написанными — повторяли их старательно выведенные каракули. Солнышко. Кошка маруся. Дерево. Лейка.

Шанелька увидела светловолосую женщину, на коленях которой — серьезная девочка с ровно подстриженной челкой. Изящная рука медленно ведет линию буквы, негромкий голос повторяет написанное. Девочка слушает, потом берет поданную матерью чернильную ручку. И, прикусив от старания губу, выводит свои буквы. На языке, которого вокруг нет, он только ее и мамы.

Прекрасная картинка, немного печальная, но светлая, и, наверное, правильная. Но всего лишь наверное, не наверняка. Листки годятся, чтоб Ираида представила себе собственное далекое детство, может быть, делая воображаемые воспоминания своими, так бывает. Но помогут ли они Крис доказать, что…

На обороте третьего листка открылся детский рисунок. Такими в библиотеке Шанельки увешан отдельный стенд. Кругляш лица с короткими линиями волос, ручки-палочки в стороны от треугольного платья, расчерченного клетками. А рядом — старательно изогнутая фигура повыше, с рукой-палочкой, что держит маленькую руку, топыря веер пальцев. На кружок с глазами и улыбкой нахлобучена шляпа в виде большущего тазика, из-под нее винтами старательные локоны. И такими же закорючками отделан подол длинного платья — оборки.

Под фигурами четкая подпись тем самым закругленным почерком с первых страниц самодельного букварика. «Мама» — под оборчатым подолом. «Идочка» — под треугольными туфельками, надетыми на палочные ножки маленькой фигурки. И вдруг, у самого края страницы — тоже неумелый, но явно не детский рисунок, отдельно, в другом масштабе. Шанелька склонилась, одновременно приближая лампу на гибкой шее к затертым и густо зачеркнутым линиям. Будто сперва нарисовали, а после постарались скрыть, в сердцах чиркая поверх той же ручкой. Мысленно отводя сердитые штрихи, высматривала под ними другие — плавные, старательные. Какой-то тюрбан, наверченный над овалом лица. Большие глаза, зачерненные на всю глубину, полукруг короткой бороды, под ним — снова овальные линии — складки ткани? Ниже и поперек тщательнее всего прорисован широкий ремень, весь в завитушках. Сердитые линии шли в другом направлении, поэтому не могли скрыть резких загогулин орнамента. И сбоку на ремне — Шанелька пристально вгляделась, чуть поворачивая листок, чтоб дать свету оттенить штрихи — узкий и длинный треугольник. Кинжал? Логично — ремень с привешенным к нему кинжалом в ножнах. Это походило на поясной портрет. Неумелый, но любой человек, даже полный профан в рисовании, сумеет изобразить именно бородатого мужчину, подпоясанного широким ремнем. И пусть лишенный портретного сходства, рисунок все равно не спутаешь с изображением женщины. Как детский рисунок солнышка не перепутать с лейкой или деревом.