Елена Блонди - Крис и Шанелька [СИ]

Не нужно ей мешать… Шанелька затихала, отводя мысли, как ветки от лица. И Дима, отрываясь от ее губ, опирался на локоть, отодвинуться и рассмотреть лицо, белеющее в зыбком лунном свете. Говорил шепотом:

— Эй! Ты чего? Ты где?

— Я тут, — отвечала Шанелька, на белом ночном лице открывались глаза, темные, блестящие лунными точками.

Дима смотрел недолго, оглядывался по сторонам, вдруг ощутив, какие огромные и древние горы, притихли, будто свернулись в каменные кулаки, пряча в них спящую силу. И нависая, накрывал своим лицом ее лицо, обнимал плечи, проводя пальцами по локтям и по талии. Над самыми ними вдруг вскрикивала ночная птица, вернее, дневная, что вдруг проснулась. Но они уже не слышали. И Шанелька, подчиняясь ритму, который все ускорялся, снова раздваивалась, уже не наблюдая себя, не удивляясь, вовсе без мыслей. Просто втекала в движение, телом, ловя быструю мерность, отмечаемую вдохами и выдохами. До того мгновения, когда эхо вернулось из ночи, принеся обратно их собственный короткий крик.

Тогда уже можно было думать. Но не хотелось. Лежали рядом, молча. И она, тонким слоем растекаясь по траве поляны, по веткам и путанице густого кустарника, круглым и острым листьям цветов, белками карабкаясь по стволам к игольчатым кронам мохнатых сосен, накрыла собой все, что прятала ночь. Все, что под звездами. Куда там думать. Лишь крошечная ее женская часть чутко сторожила дыхание и неподвижность лежащего рядом мужчины — не хотела лежать в этом нематериальном состоянии, когда он очнется и станет снова не мужчиной на сладкой ночной траве, а Димой — капитаном Фуриозо, у которого жигуль, квест, Олечка и время до трех часов утра.

Потому, как только он пошевелился и осторожно вздохнул, видимо, думая — задремала, спросила намеренно сонным голосом, потягиваясь, не как женщина ночи, и гор под звездами, а как светловолосая Нелька-Шанелька с круглой попой в джинсовых шортиках:

— Уже пора?

Лунный блик показал часы на его запястье, потом отразился в глазах на поднятом к небу лице.

— Пора, — ответил с сожалением, — еще поспать нужно, и Бате я обещал тачку его посмотреть. Это прозвище такое — Батя, Валерич был у нас в экипаже, а в этом году решил сам. Он на пенсии уже, но цыкнутый на автомобилях и всяких гонках, а Марта ему гонять всерьез не разрешает, давно. Вот он и припал к нашей игре, риска побиться нет, места интересные, Марту свою возит, развлекает. А машинка у него не новая.

— Да, конечно. Чего оправдываешься. Сейчас поедем.

Она протянула руку в сторону, сразу находя нежный комочек снятых трусиков, надела, встала на коленки, засмеялась тому, что голова — кружится. И поднялась, суя ноги в расстегнутые сандалеты.

— Если я так в кусты уйду, меня никто не съест?

— Я тебя съем, — Дима сидел, обхватив руками колени, смотрел снизу на светлое от луны тело с полоской прозрачных трусов и облаком густых волос по плечам.

Шанелька улыбнулась и убрела за купу кустарников, наступая на расстегнутые ремешки. Пописав, постояла немного, глядя в небо и на черные тени вокруг. Надо было вообще не одеваться, подумала весело. Кажется, нудистов я вполне понимаю. Делов-то — купальник, две узких полоски ткани. Но когда на тебе вообще ничего, ты — совершенно другая. Другое. Что-то другое. Нечто другое. Но хватит уже мыслями по древу растекатися. И не мыслями тоже. А то изведется мужчина, который получил, что хотел, и уже волен думать о машинке и всяких там втулках и разводных ключах.

По древу. Растекатися. Она повторила про себя нечаянный каламбур и фыркнула, поправляя трусики.

— Ты что смеешься? Все в порядке?

Шанелька заторопилась, подумав, вдруг он там уже одетый, весь деловит, звякает ключами. А она все еще — русалка.

Но Дима деликатно стоял в шортах, держа в руке рубашку. И даже не свернул покрывала, мысленно порадовалась она, тут же обругав себя за излишнюю трепетность — тоже мне ваза хрустальная. Но все равно было приятно.

Вместе присели на корточки, сворачивая мягкую ткань. Дима сунул покрывало в багажник.

Обратно ехали медленно, молчали. Шанелька, лениво покачиваясь, решала, волноваться ли из-за молчания. Раньше, до своего решения жить свою жизнь, а не жизни окружающих, она взволновалась бы. Вдруг молчит, потому что не понравился секс. Или она ляпнула что-то не то. В процессе. Или до, или после. Или — сделала. А еще — вдруг они молчат, потому что, элементарно, Ватсон, нет общих тем для разговора. Конечно, как пожизненный библиотекарь, да еще читального зала, да еще с толпами детишек, которых нужно увлечь, заинтересовать и растормозить, Шанелька с любым молчанием справится, любую тему сама предложит и осилит. Так бы и сделала, недавно совсем. А теперь вот — не буду, решила весело и продолжила ехать молча, глядя вдоль света фар или поворачиваясь к сказке за боковым стеклом. Иногда смотрела на профиль Димы. У него был короткий, изрядно курносый нос, такой — будто ему лет пять, и поначалу профиль ей совершенно не понравился. Такого в книжках хорошо разглядывать, решила Шанелька, в детских, с яркими картинками, где все немного преувеличено. Акцентировано.

Но сейчас он казался ей красивым. Именно из-за своей странности, а еще — трогательным, потому что детскость никуда не ушла, осталась. Делая его в профиль на сорок лет моложе, чем по паспорту. И, ну, к примеру, на десять лет моложе на вид. Или на сколько? Что-то ты запуталась в цифрах, медам библиотэкарь, упрекнула себя, веселясь и радуясь тому, что ей весело. Даже несмотря на то, что Дима молчит насчет номера телефона.

— Тебя домой подвезти? Или к шашлыкам? — Дима плавно выворачивал машину, окуная их в ночной электрический свет узких улочек, который впереди мигал, становясь совсем ярким — там набережная.

Шанелька вытащила из сумки мобильный, проверила в кармашке ключ от номера.

— Ого. Без пятнадцати три, — ей стало неприятно, от того, что все так по расписанию, будто Дима специально распланировал, столько на беседу, столько на поцелуи и кончить ровно во столько, чтоб успеть одеться и медленно доехать.

— Первая улица с набережной, там, где чайный киоск. Дальше я покажу.

Она медлила убирать телефон, вертела в руках, потом разозлилась на себя и сунула его обратно в сумку.

— Номер, — Дима будто услышал мысли, — ты мне номер, обязательно. Вот черт, а мой сел совсем, умер. У тебя карандаш есть? Или ручка?

Они ехали по набережной, тут еще было можно, на машине, как раз до поворота на сонную тенистую улицу, откуда еще два переулка и тот самый отельчик. «Дельфин», вспомнила Шанелька, называется так. От птичек мы к рыбкам, вернее, к морским млекопитающим. Хорошо, что в номерах у Вовы Великолепного нет чучел дельфинов. И вышитых картинок.