Елена Блонди - Дзига [СИ]

— Наверное, это все твой наблюдатель, Лета ревнивая, — прошептал внутренний голос, — не позволил насовершать полной ерунды, поработал ангелом-хранителем.

За окном потихоньку ворочался вечер. Солнце заглядывало в окна соседнего дома, двоило свет, бросая в стекла зыбкие блики. Прикормленная соседскими тетушками собачка, грязно-белая, с косматыми коричневыми ушами, мерно гавкала препротивным голосом, замолкала и начинала снова.

Значит так, Лета. Покрасовалась тем, какая ты белая пушистая, но помни, мальчишка тебе не муж, и не любовник, а потому пусть ему не достанется того, что доставалось от твоей ревности мужчинам. Не пилить, не бухтеть, не придираться. Надо что-то, спроси его прямо. Беспокоит что-то, расскажи ему о своем беспокойстве. Подумаете вместе.

Наблюдатель в голове вздохнул так громко, что Лета вздрогнула и оглянулась.

— Вечно ты, а давай-ка сядем и вместе все решим. Учись у нормальных баб, Лета, изобрази страданье какое, тоску, заставь сделать то, что нужно тебе! А не слушай, что нужно другому.

— Да хватит уже. Горбатого могила исправит, — Лета отмахнулась и встала. Ушла к двери — постоять, прислонившись спиной и расправляя плечи. А то уже пословицы о горбатых в голову лезут…

Когда совсем стемнело, Лета обнаружила — кончились сигареты.

В длинном дворе окна бросали светлые квадраты на асфальт, из чьей-то форточки пахло жареным луком, а на скамейке под старым вязом пили и мирно матерились.

Продавщица, похожая на собственную розовую кофточку, выдала Лете блестящую пачку, громко рассказывая и закатывая глаза под ярко-синие веки с ярко-черными ресницами:

— Тоже мне, дегустатор, водка ему паленая! Я говорю, та все равно щас в кустах-то и вылакаешь, а туда же крутит в лапах, этикетку чуть не нюхает, паленая что ли? Тьфу! Ага, пожалуйста.

Над крышами одноэтажных домов всходила луна, красная и надутая, как шар на пределе.

— Во лунища, — сказал над ухом негромкий голос, и Лета чуть не уронила пачку.

— Чего подкрадываешься? — говорила сердито, а внутри тихо запела радость.

— Я же кот, — он пошел рядом, плавно и неслышно ставя ноги.

— Логично…

Перед углом дома остановились, глядя, как луна медленно лезет вверх, еле заметно светлея. Лете очень хотелось спросить, о девочке. Но было страшно, что сказанное ее опечалит. Потому просто стояла и смотрела, слушая, как он тихо дышит рядом.

— Давай куда-нибудь спутешествуем, — он толкнул ее плечом, — глаза закроем и уууух, прыгнем.

— А куда хочешь?

— Твой вечер. Твоя луна. Давай быстро, не думай!

Вдруг схватил ее руку и дернул, увлекая вперед.

Мой вечер. Моя луна!

Лета зажмурилась и прыгнула. Не думая.

Ноги глухо стукнули, проминая песок. Открыла глаза, отпуская руку и прищуриваясь, огляделась, пытаясь что-то увидеть.

— Максим! — прокричал над ухом испуганный женский голос. И послушно вторя ему, издалека донесся мужской, низкий, — Макс? Ты где?

Разбрызгивая невидимую в темноте воду, женщина пробежала, толкнув Лету, зачернел силуэт на фоне серебряной лунной дорожки и исчез. Только новый испуганный крик остался, удаляясь:

— Максимка? Да где ты?

Полукруг просторной бухты был черным, с посеребренной водой и зубчатыми далекими скалами на краях. За широким пляжем светились квадраты окон, перечеркнутые столбиками веранд. Оттуда слышались голоса, звон посуды, и ленивый лай чьей-то собачки.

— Ребенка ищут, — расстроилась Лета, — вот же, совсем темно, а он потерялся. Не дай Бог в воду полез.

Дзига повернулся в сторону, противоположную той, куда убежала женщина.

— Дурак он, что ли, — отозвался весело, — смотри, там, где коряга.

— Не вижу. Веди скорее.

Они быстро пошли по мокрой полосе песка, крики стихали вдалеке. А коряга чернея, вырастала, торчала на фоне ночного серебра обломками веток.

— Я вижу, я ж кот, — объяснял Дзига, толкаясь рядом, — щас, ну видишь?

Только теперь Лета увидела темный комок и блеснувшие в темноте глаза. С разгону опустилась рядом на корточки, вытерла свою щеку, влажную от жаркого пота.

— Это ты Максим? Чего молчишь, мама вон бегает, ищет.

— Ну, я, — недовольно ответил ночной партизан, — а чего они смеются. Я на рыбалку хотел, с дядей Вовчиком. А папа кричит, проспишь проспишь.

Пошарив в кромешной тени, Лета нащупала жесткие волосы, горячее ухо и согнутое плечо, взяла упрямую руку.

— Вставай. Они ж думают, ты утоп. Мама там плачет уже. До утра собрался тут куковать?

— Не… Я удочку прятал. Чтоб утром сразу. В ямке вот.

— Максим, — долетел женский, полный слез голос. И следом грянул над самым ухом радостный Дзигин:

— О-хэй! Здесь он!

Мальчик потоптался, вздохнул и тоже закричал басом:

— Ма-ма!

Вытащил руку из Летиных пальцев и пошел прочь, шлепая по мелкой воде босыми ногами. Навстречу ему ахали и смеялись, кричали что-то радостно-укоризненное.

— Ничего не потерялся, — сурово возражала маленькая тень, вырываясь из объятий тени побольше, — там был кот. И тетя. Просто кот. Черный.

— Это про тебя, — шепнула Лета.

Они быстро обогнули корягу, прячась в тени, падающей на серебро. И пошли дальше, уходя от дощатых домиков с яркими квадратами желтого света. Лета нагнулась, стаскивая кроссовки, скинула на руку куртку.

— Жарко. Наверное, август. Прекрасно как — август, ночь, море. Ты был на море ночью, в августе?

— Откуда ж. В первый раз вот.

— Тогда загадывай желание.

— Примета такая? — он тоже шлепал по щиколотку в мокром серебре, не подкатив штанин, держал кеды за шнурки.

— Не знаю. Я так решила. Если что в первый раз, то можно загадать, пусть сбывается.

— А ты загадала, когда мы летали? Когда я тебя летал?

— Нет. Не успела. Вот же…

— Ладно, — великодушно утешил Дзига, — я потом еще тебе придумаю, что-то чтоб в первый раз.

Шум становился дальним шумом, совсем маленьким. И звуки летней ночи пришли и обступили их, тепло дыша в уши. Пели сверчки из степи, словно катали по деревянной доске граненые бусины, мерно плескала под ногами вода. Ветерок приходил и уходил, шурша верхушками трав. Далеко ухала степная сова, иногда сонная птица вскрикивала и затихала. Впереди, где черные скалы казались неровным разрезом на серебряной бумаге воды, журчало и тихо ахало, видно мелкие волны забирались в каменные пещерки и утекали обратно.

— К скалам не надо, там обломки, в темноте можно ноги переломать, — Лета, выйдя на сухой теплый песок, бросила куртку и обувь. Села, зарывая пальцы в сыпучее тепло. Дзига плюхнулся рядом, согнул ноги и устроил на коленях подбородок.

Было так тихо вокруг, так летнее, тепло и спокойно, что хотелось молча сидеть и смотреть, как плетутся узоры, повторяются, не повторяясь, черненое живое серебро соли, воды и света. Интересно, ему не скучно — Лета покосилась на еле видный профиль, под шапкой спутанных волос.