Елена Блонди - Дискотека. Книга 1 [СИ]

— Я тебя потом. За это вот. А сейчас я хотела поговорить серьезно! Ты обязана сохранить себя! А как это, если ваши там дискотеки? Я не могу ходить за тобой и следить, чтоб ничего не случилось.

«И слава Богу», мрачно подумала Семки. С каждым словом матери на дискотеку хотелось все больше и больше. А еще покурить. И может быть жахнуть полстакана вина. И станцевать, не с Вальком, ну его в жопу (в жопу, мстительно повторила про себя Семки, упиваясь грубым словом, которое мать не слышит), а с тем, который таскался за Рыбкой, а она его отшила дурында. Классный такой, смуглый и немножко узкоглазый. Татарин, что ли. Или какой казах. Джинсы у него клевые. С петлями на карманах.

— Ты меня поняла?

— Что?

— К врачу сходим на той неделе. Я тебя записала уже.

Семки перевела недоуменный взгляд на бледное и решительное лицо матери.

— К ка-акому врачу?

— Гинекологу, — повторила мать неуслышанное, — он тебя проверит. Чтоб папа был спокоен.

— При чем тут папа? — в ошеломлении спросила Викочка, а лицо заливала горячая краска, и казалось, веснушки пылают, как раскаленные искры.

— Вика! Ты наша единственная дочь. Все, все что у нас, это все для тебя. Джинсы вот, у них нету, носят рванье, а у тебя и сапоги импортные, курточка из бонного, самая лучшая. Мы с папой поговорили… Ты куда?

Семки пронеслась по коридору, прыгнула в свою комнату, захлопывая дверь. Дернула от письменного стола венский стул с изогнутой спинкой и сунула его в дверную ручку.

— Вика, — сдавленным голосом говорила Татьяна Феоновна, топчась под дверями, и стекло бугрилось, меняя фигуру и корежа профиль, — Вика, ну что ты так злишься, ты должна понимать, тебе еще в институт. А вдруг случится страшное? Тебе еще год в школе, почти два!

Семки молчала, сидя на кровати и сунув потные руки между колен. Раскачивалась, завешивая яростное лицо пепельными волосами.

— Вика?.. Да! — закричала мать сахарным голосом, — да, Витенька, уже иду, готово, давно готово уже!

Через минуту родители бубнили в кухне, отец что-то веское высказывал, мать в ответ мелко смеялась, ахая и восклицая.

— Ненавижу, — тоскливо сказала Семки большому плакату на стене. На плакате девушка в белом купальнике держала в руке бокал с соломинкой, смотрела на Семки и таинственно улыбалась. Викочка повалилась на кровать и отвернулась от красавицы. Надо ее снять. Выбросить на хер. Порвать. Мать дура, хочет, чтоб Викочка досиделась до поплывшей морды, с рыжими пятнами, и жиденькими серыми волосами по вискам. Чтоб нашла себе, такого же вот — как отец. Мелкого, с дурацкой большой головой. Будет торчать в кухне и высказываться. И Семки, значит, кивать и всякой его херне смеяться, смеяться. Ну, уж нет. Это девки могут себе позволить харчами перебирать до пенсии. А Викочка точно знает, через несколько лет никто на нее уже и не посмотрит.

Она встала, старательно отворачиваясь от плаката, прошла в угол, к большому трюмо с полированным столиком. Оглянулась на закрытую дверь. В ярком свете, падающем из окна, полном небесной близкой синевы и осеннего солнца, внимательно рассмотрела треугольное лицо с маленьким ртом, бледные голубые глаза под рыжими ресницами, негустые волосы, лежащие прямо, без всякой пышности. И почти заплакала от бессильной злости, вспоминая карие глаза Ленки в густых телячьих ресницах и яркую улыбку, в ответ на которую все улыбались. А еще страдает, куда там, волнуется, что щеки круглые, и что зубы не такие ровные как клавиши. Вот у Семки ровные — она оскалилась, растягивая бледные губы, — а толку с них? Ну, Рыбка попроще. Вроде бы. У Рыбки большая жопа, и ноги тощие, когда юбку надевает, то прям квадратная. И губы тонкие. Но все равно, как накрасит глаза, и как дернет башкой, так что волосы разлетаются… Пацаны сразу бегут приглашать.

Семки расстегнула халат и внимательно, стараясь не отвлекаться на лицо, осмотрела маленькие груди, упакованные в кружевной лифчик, светлый гладкий живот и ровные длинные бедра. Выставила вперед ногу в тапке. Вспоминая деву в белом купальнике, зазывно изогнула бедро. И слегка успокоившись, снова застегнула халат. Ушла к столу, уселась, упирая коленки в столешницу. Пальцем поворошила раскрытые тетради.

Вот и пусть они там ресницами хлопают, и любовями своими меняются. Семки совсем не дурочка. Она понимает, что у нее есть, а чего нету. Фигура вот есть, и сиськи ничего себе. А значит, не танцами ей надо цеплять и не глазами хлопать. Главное, выбрать, классного. А там, пока Рыбка и Малая станут раскачиваться, Викочка их и обгонит.

Через три подъезда от размышляющей Семки в непривычно пустой квартире девочки валялись на диване и разговаривали. Утром Ленка, прихватив Олю, съездила на вокзал, проводить родителей. А назавтра днем должна приехать баба Лена.

На вокзале, пока Алла Дмитриевна, волнуясь, бегала вокруг чемоданов и сумок, Ленка отправила Олю на скамейку и осталась с отцом. Оба неловко молчали, как вошло у них в привычку вот уже два года. Иногда Ленка искренне удивлялась, вспоминая, а ведь было время, они любили вместе смеяться и что-то рассказывали друг другу. Папа таскал маленькую Ленку в город, там, заходя в пивбар, обязательно покупал ей копченую ставридку, вкуснейшую, а после в парке — мороженое. Стоял рядом, когда Ленка, зажмуриваясь, размахивалась на огромных качелях-лодке. И после ловил, вынимая, снова смеялся, когда она делала несколько шагов, и приседала — ноги не держали и кружилась голова.

Потом как-то все кончилось. Она была сильно занята собой — новой и не заметила, как. А просто отец перестал с ней болтать, и всех разговоров теперь — ты хлеба купила, а мать звонила с работы? И вот все.

Сейчас он сядет в поезд, они решили ехать поездом, до Симферополя, так по времени удобнее, помашет ей в пыльное окно и вернется уже через полгода. Будет весна. И почти конец учебного, и вообще конец школы. Ленке нужно решать, куда после школы деваться, и как Инка рассказывает в школе «мы с папкой поговорили, насчет института, он предложил, а я…». Вот, наверное, здорово, если бы Ленка тоже могла поговорить не только с матерью, а с ним, начет куда. Но стоят рядом и даже толком попрощаться не могут.

— Летка, — начал отец и Ленка шагнула ближе, поднимая лицо к его — серьезному, с худыми щеками и прямым чуть великоватым носом.

— Сережа! — Алла Дмитриевна возникла сбоку, хватая отца, потащила к чемоданам, — да что ж это, бери, я не подниму эту твою. Леночка, возьми черную, она легкая. Ох…

Отец кашлянул и, не оглядываясь, послушно ушел, тащимый за рукав куртки. Ленка пошла следом, влезла в вагон, вкусно пахнущий железом и вымытой пылью, толкаясь и сторонясь, сунула сумку на кожаный диванчик, и мама сразу засуетилась, становясь на цыпочки, распихивая вещи, и без перерыва что-то говоря. А потом как-то сразу закричала проводница, топая по коридору. И Ленка выскочила, щекой помня жесткий отцовский поцелуй, а носом — тревожный запах маминых духов.