Елена Блонди - Дискотека. Книга 1 [СИ]

Было так, будто для нее совсем нет места, нигде в этом городе. И может быть во всей этой стране, или даже на планете. Потому что она не правильная Олеся и не любимая мамина Светочка. Какая-то она совсем не такая. И именно от этого все вокруг серое, холодное, полное злого декабрьского ветра.

Она подняла голову, скидывая капюшон. На балконе в соседнем доме маячил Пашка, махал голой рукой под кинутой на плечи курткой, орал и свистел, перекрикивая музыку.

У Ленки чуть-чуть отлегло от сердца. Ну, хоть Пашка. Он ее не гнобит. И может быть, выслушает, чтоб она совсем не взорвалась от отчаяния.

В квартире у Пашки она была в первый раз. Топталась в прихожей, стаскивая пальто и стесненно прислушиваясь.

— Не трусь, — бодро сказал Пашка, скидывая куртку с голых плеч, — предки свалили в гости, приедут аж к ночи. А я вот с работы только что, динозавра в гараж отогнал. Ты чего смурная? Чай будем? А пожрать? Ты салат умеешь? Мне нравится, когда девочки раз-раз-хоба салатик там, все красиво, а не колбасу на газетке. Элька, а ну место!

К ногам Ленки кинулся толстый старенький пинчер, похожий на облезлого игрушечного оленя, задергал куцей задницей с обрубочком хвоста.

— Ой, — сказала она, садясь на корточки и трогая гладкую спину.

— Ага. Это Элька, она уже старушка совсем. Когда провожать тебя пойду, то ее выгуляю. Поняла, каракатица? Потом погуляем.

Поддергивая на поясе старые джинсы, Пашка устремился в кухню, загремел чайником, хлопнул дверцей холодильника. Ленка пошла следом, шлепая мягкими тапками и заглядывая в увешанную коврами комнату, откуда орала музыка.

Садясь в уголок на холодную табуретку, осмотрелась.

— У вас в шкафу тоже кораллы с раковинами. Прям, как у нас.

— Ну, так батя всю жизнь в морях болтался. Рыбу будешь? Копченую. Ага, еще икра осталась, щас мы с тобой гульнем. То матери больные подкидывают, подарочки. За уколы.

Не дожидаясь ответа, Пашка, пританцовывая, вынимал и бухал на стол промасленный сверток, поллитровую банку с черной лоснящейся горкой внутри, сунул нож, подвинул тарелку и деревянную хлебницу.

— Режь, сюда суй. Мажь. Складывай. Ага еще масло. Под икру надо на хлеб масло. А я позырю, у бати кажись коньячок сныкан в серванте.

— Оделся бы, что ли, — засмеялась Ленка в гладкую спину с темными родинками, вставая, чтоб вымыть руки у кухонной раковины, — а то прям голый почти.

— А мне нравится, — закричал Пашка, — я по утрам щас гирю тягаю, во, бицепсы. Я теперь крутой мэн.

Встал в проеме, держа в руке ополовиненную бутылку с золотой этикеткой. Покрутил ее как гантелю, вскидывая к плечу и любуясь сам.

— Тока росту маловато, вот же блин. У меня брат младший, Генка, прикинь, четырнадцать, перерос меня сволочь, на голову. Ржет, а ну Пашка, за ухо потаскай, как раньше. Несправедливо! Я с армии пришел, а он тут — чисто шпала. Борщ будешь? Зря. С коньяком знаешь какая круть — борща горячего.

Брякнулся на табурет и захохотал вместе с Ленкой, отковыривая пробку с бутылки.

— Паш, я не буду. А то еще твои вернутся, а мы тут.

— Ну и что? — удивился тот, поднимая темные брови над черными глазами, — а чо такого-то? Я уже взрослый. И ты не в детском саду. Ну, батя поворнякает, а мать все равно меня отмажет. Ты не сказала, чего случилось-то?

— А? — Ленка уложила на тарелку еще один маленький бутерброд с черной блестящей горкой. Сосредоточилась на Пашкиных словах, прогоняя мысли про четырнадцать лет. Валику вот — тоже четырнадцать. Блин, что ж все так паршиво складывается…

— Случилось… Ну. Ты давай, ешь, а потом я попробую рассказать, хорошо? Хватит столько?

— Я тебе Элька, что ли, — обиделся Пашка, забирая со стола промасленную бумагу от рыбы и тыкая ее в мусорное ведро, — мажь еще!

Ленка послушно подцепила ложкой из банки. Подумала, ну надо же — икра, надо желание загадать, а то ни разу не ела.

Потом они молча жевали, из комнаты разорялся любимый Пашкой Антонов, рассказывая, как он ходит с Абрикосовой на Виноградную. Съев тарелку борща, Пашка куснул бутерброд, подвинул к Ленке рюмочку с янтарной жидкостью. Она отпила глоточек, морщась. Проглотила, поспешно придумывая еще одно желание — коньяка она раньше тоже не пила.

И поставила, двигая поближе к себе плоскую тарелку с нарезанной скумбрией. Пожаловалась:

— Ты ее отбери, а то всю ведь сожру.

— Ешь давай. А то отдам Эльке.

— Еще чего, — с полным ртом испугалась Ленка, с удовольствием кусая нежную мякоть на золотой кожице.

В комнате Пашка усадил ее на низкую тахту, застеленную ковром (на стене тоже висел ковер — поярче и побольше), притащил табуретку, поставил на нее кофейные чашечки, хрустальную вазочку с конфетами, и на застеленный ковром пол рядом — бутылку с остатками коньяка. Поколдовал над проигрывателем, меняя пластинку и укладывая на звукосниматель спичечный коробок.

— Прикинь, Ленуся, чето стал он прыгать, так я померил, сколько надо в коробке спичек и кладу сверху. Починил! Во! Поль Мориа. И не мешает.

Под нежные скрипичные переливы и певучие вздохи вернулся к тахте, повалился ничком и, заползая за Ленкину спину, улегся вокруг нее, вздыхая от удовольствия.

— Я как султан. Еще бы секс у нас с тобой, прикинь, какой кайф. Позанимались любовью, и валяемся, балдеем. Музончик, кофе, коньячишко. Ты руку положи, сюда вот. Да не дергайся, на голову положи.

Смеясь, уложил Ленкину ладонь на свои темные густые, коротко стриженые волосы. Вздохнул снова, шаря рукой и забирая с табурета чашечку с кофе.

— На меня сейчас выльешь, — сказала Ленка, вытягивая ноги и держа руку на Пашкиных волосах.

— Неа. Ты сиди тихо и я не вылью.

— А ты не лезь. Другой рукой.

— Все. Не лезу. Хотя это совершенно глупо, Ленуся. Мы с тобой уже сколько дружим? С самого лета! И на дискарь бегаем вместе аж с сентября. Ну и пора бы, не маленькие ж.

— Паш, перестань. А то я не знаю, что ты на дискарь не только со мной бегаешь.

Он прижался голым животом к ее боку, аккуратно отпил из чашки, и устроил ее на ковре перед лицом, придерживая пальцами.

— Ага, — согласился безмятежно, — потому и бегаю с другими, что у нас с тобой детские отношения. Был бы секс, куда б я делся-то.

— А любовь? — спросила Ленка, тоже беря чашечку.

— А оно тебе надо? Если секс и любовь, тогда сплошные глупости и печали. А если без нее, то чисто кайф получается. Я думаешь, чего к тебе прилип?

— Да знаю я, знаю.

— Во-от. А то вон Людка. Что мне толку с ее любви? Она и готова мне давать каждый день, да я ссу с ней пилиться. Потому что у нее любовь. Придет к моим родакам, скажет, ой, я от Пашички беременная и замуж хочу.

— Фу, Пашка. Перестань. Противно так говоришь все это.

— Так и есть, Ленуся.

— Ну не всегда же!

Темная голова качнулась под ее рукой.