Елена Блонди - Ястребиная бухта, или Приключения Вероники [СИ]

— Ну, такая, она знаешь, как звереныш, что заблудился в лесу, — закончила, с беспокойством слушая, как Фотий рядом молчит, совершенно неподвижный, — ты заснул там? Эй?

— Бля, — тяжело сказал Фотий и резко сел, откидывая одеяло. Ника дернулась, поспешно отползая к стене.

— Сука, бля, вот же…

— Ты чего?

— Я? Чего я? — повернулся, и Ника отгородилась одеялом, блестя над ним испуганными глазами. Фотий нагнулся к ней, кулаки скомкали простыню, скручивая ее узлами. И переведя дыхание, отпустил, снова лег, скрещивая на груди руки. Ника медленно опустила одеяло, глядя, как мерно поднимается его грудь, и блестят глаза.

— Ого!

— Что?

— Ничего. Ты сказал ого, и я говорю ого. А если бы вместо нее — мужик какой? Какой-нибудь там Токай?

— Убил бы, — согласился Фотий.

— Господи, да что ж мы собрались два убивца, — расстроилась Ника, — прям наперегонки, кто первый. И Пашка, значит, будет носить тебе передачи.

— Будет, — мрачно посулил Фотий, — вырос уже, справится. Иди ко мне. Иди, иди сюда, моя Вероника-Ника. И никогда меня…

— Не буду. Не буду я тебя обманывать, я тебя боюсь.

Среди ночи Нике приснилось, что они с Ласочкой сидят за столиком в каком-то до безобразия шикарном ресторане, смеются, поглядывая по сторонам. По голой спине, обрамленной тонким шелком вечернего платья, ползают мужские взгляды, как толстые ленивые мухи. Щекотно и немного противно, но — приятно. Ласочка поднимает бокал, колышется вязкая темная жидкость, пахнущая горячей степной травой и перебродившим черным виноградом. Щурит серые глаза и, поводя белыми антеннами усов, морщит розовый носик, а ушки треугольно сторожат шум и далекий смех. Рука с алым маникюром превращается в маленькую лапку, но коготки, обхватившие стеклянную ножку, остаются угрожающе красными, будто они в крови. Ника с щекочущим отвращением опускает глаза и пытается зажмуриться, боясь посмотреть на свою руку. Вдруг и она превращается в зверя, вдруг, ответно салютуя бокалом, она соглашается на это. Но глаза не желают закрываться, рука поднимается все ближе к линии взгляда. И такой ужас скорого неумолимого будущего заполняет ее сердце, что она сжимается, подтягивая колени, и просыпается, чувствуя, как под стиснутыми кулаками грохочет сердце. В теплой маленькой спальне тихо, только мерно дышит спящий рядом Фотий. Ника лежит, наслаждаясь тем, как невероятное облегчение замещает ужас, выталкивая его из просыпающегося сознания. Но что-то мешает, что-то еле слышное, тихое. Чего не должно быть. Что-то из сна… Еще не проснувшись до конца, она медленно разжимает кулаки, поднимает руки в темный воздух полный рассеянного света. — Человеческие руки. Никаких когтей. Пальцы с коротко остриженными ногтями. Еле слышно выдыхает. Но помеха не уходит. Приподняв голову над подушкой, Ника чутко вслушивается в тихие звуки, что казалось ей — вынулись из сна, протащились шелковой лентой, зацепившись, и должны бы растаять, но вот она не спит, а они продолжаются. Продолжаются? …Тихий говор. Смех. Тишина, наполненная тонким ночным ветром, что тянется за двойными стеклами. И снова тихие голоса. Хмурясь, Ника осторожно села и отодвинулась от Фотия, чтоб не разбудить. Но слишком далеко, плохо слышно. Может быть, в кухне?

Может быть, Пашка ушел туда из третьей маленькой комнаты, которую они называют «холодной», сидит и пьет горячий чай, а Ласочка тоже пристроилась у теплой печки, и болтает, отчаянно строя глазки? Ника спустила ноги и нашарила тапки. Подумала, да, я проснулась и хочу в туалет, нельзя что ли. А они там пусть сидят себе. В коридоре было тихо. И из кухни не пробивался свет, белела приоткрытая дверь, с черной полосой вдоль косяка. Ника прошла к ванной, заперлась, оглядывая лохматую голову и блестящие глаза в квадратном зеркале над раковиной. Вздохнув и кутая руки в расстегнутых манжетах теплой рубашки, честно села на унитаз и задумчиво посидела просто так. Вышла, и еще постояв в тихом коридоре, снова ушла в спальню, думая — все же это сон. Все спят в маленьком доме. И Пашка набегался сегодня, сорвался в Багрово из Южноморска, а это как-никак часов пять тащиться с пересадками, там ждали с отцом, а после ехали по буеракам и проселкам в бухту.

Бережно прикрывая дверь, она вдруг придержала ее рукой, оставив узкую щель. Коридор осветился, послышались тихие шаги. Мимо Никиных глаз мелькнула полуголая фигура — смутный загар на отставленном локте и мускулистом плече. Щелкнул выключатель в ванной. Застыв перед узкой щелочкой, Ника ждала, не чувствуя, как лицо стягивается в страдальческую гримасу. Послышался шум воды и Пашка прошел обратно, не задержался у двери в холодную комнату. Там, дальше, где светила из гостиной неяркая лампа, его встретил тихий насмешливый возглас. Ника подумала, сейчас он войдет, двери закроются, можно будет лечь и снова уговорить себя, что ей это приснилось. Но смутный свет в коридоре стемнился, тихие легкие шаги замедлились у ее укрытия. Белые пальцы с красными ногтями легли на край двери, толкая ее внутрь. Ника отступила на шаг, глядя исподлобья. А голая Ласочка, светясь белым телом, улыбнулась, подмигнув, вытянула губы, посылая воздушный поцелуй. И исчезла, пройдя в ванную, так же как Пашка несколькими минутами раньше. Ника не стала ждать, когда та вернется и снова станут слышны два не приснившихся ей тихих голоса, ночной смех, которым двое смеются, оглядывая и трогая друг друга. Закрыла дверь и легла, казня себя за то, что не могла уж проспать до утра, тоже мне принцесса на горошине. Уши сами ловили ночные звуки и не могли поймать, ничего.

Потому сон не шел, убегая все дальше. А вместо него Ника увидела Марьяну, она там лежит сейчас, в больничной палате, наверное, совсем одна. Или с какими храпящими соседками. И знает, что Пашка, хоть и приехал по просьбе отца, но оставаться не захотел. Говорит ли ей сердце, что сейчас он с Ласочкой, у которой белые гладкие волосы, серые глаза в половину узкого лица и долгая, как заиндевевшая ветка фигура? Или сердце просто ноет?

— Фу, — шепотом сказала Ника, совсем расстроившись и совершенно не понимая, как же теперь. Умом все вроде понятно, ну да, секс. Ласочка о своих мировоззрениях заявляет прямо и не чинясь. Да, вроде, ничего особо ужасного не происходит, Пашка вырос уже, не пацан. Но одновременно это было ужасным и каким-то, мокрым и тошным. Будто очаровательная гостья взмахнула злой волшебной палочкой, покровы растаяли, и все вокруг сделались голые — в мыслях и телами тоже. И это так… нельзя так!

Утром она хмуро жарила оладьи на кухонной плите и слушала, как в коридоре ходит Фотий, переговариваясь с сыном и таская всякие нужные вещи. Шлепая тесто на сковороду, передернулась от Ласочкиного смеха, подхваченного Пашкиным баском. Отвернулась, когда та, свежая, сияющая, вошла, устроилась на табурете, поставив на перекладину ноги и хватая с тарелки горячий оладушек. Шипя через откушенный мелкими зубками кусок, сказала, прожевывая: