Елена Блонди - Ястребиная бухта, или Приключения Вероники [СИ]

Ника, от неожиданности присев и закрыв голову рукой, медленно выпрямилась, оглядываясь и пытаясь понять, отчего потемнело.

— Черт! — сказала с испуганным восхищением, — ну ничего себе! Высоко над ней поперек тропы на камни навалился гигантский обломок, перекрывая изрядный кусок неба над скалами. Похожий на криво обкусанное яйцо, он был, прикинула Ника, пятясь обратно на пляжик, размером с ее комнату в Южноморске, не меньше. Края, выпачканные в рыжей глине, мокро блестели, и с одного бока яростно белел свежий излом. Снова топчась по песку, она беспомощно огляделась. Скалы громоздились вокруг тропы. Искать обходной путь наверх бесполезно. На то она и тайная бухта, даже мальчишки не спускаются в нее по скальным обломкам. Обходить по воде? Там скалы дробились, далеко в море высыпав языки острых обломков. Летом их можно обойти, бредя по пояс в волнах или осторожно прыгая с камня на камень. Но сейчас куски блестели ледяной глазурью. Ника вздохнула и снова полезла вверх, вдоль тропы — с другой стороны от свежей трещины, нащупывая ногами выступы в скале.

Медленно ползла, не отводя глаз от плотно сидящего между камней обломка. Главное, не оказаться на его пути, если вдруг решит упасть пониже. Если она сумеет обогнуть обвал по скале чуть выше, то снова выберется на тропу, а там метров двадцать — и степь. Назад и вниз не смотрела, боясь совсем испугаться. Но все равно испугалась, когда на фоне неба далеко вверху показалась черная голова в надвинутом капюшоне. Ника замерла, цепляясь за выступы занемевшими пальцами и согнув колени, чтоб не свалиться обратно.

Почти висела над крутизной, растерянно глядя, как ветер колышет нелепый и жуткий черный капюшон, под которым ничего от яркого солнца, что падало сзади, не разглядеть. Снизу мерно шумели волны. Такие вечные и такие равнодушные. Она хотела крикнуть. Эй, вы там, помогите, я не выберусь сама. Но округлая голова торчала молча, и Нике становилось все страшнее. Если бы оно хотело помочь, оно бы уже крикнуло или махнуло, засуетилось бы. По измазанной потной щеке поползла слеза. Уставшая рука сорвалась с выступа, и Ника упала на колени, прижимаясь к камням и с отчаянием глядя на изрытую поверхность и вдруг с ужасом поняв — ей не выбраться. Слева торчал круглый бок новой скалы, придавившей тропу.

Справа — острые клыки скалы, что нависала козырьком. А перед глазами и выше — почти гладкая ровная поверхность — не зацепишься даже ногтями.

— Вот черт, — все еще удивляясь нелепости ситуации, пробормотала Ника. И всхлипнула, вдруг осознав, залезла высоко, и спуститься — не сумеет. Что-то прошуршало сверху, она сжалась, зажмуривая глаза. Сейчас ухнет еще одна скала и все, конец, Куся-Никуся, твоим нелепым переживаниям. В щеку ткнулось шершавое и исчезло, вернулось, касаясь снова. Ника открыла глаз. У левой щеки, поглаживая ее и откачиваясь, мерно крутилась толстая веревка с грубым узлом. Цепляясь одной рукой за выступ, Ника подняла другую руку, зубами стащила изорванную перчатку. Недоверчиво взялась над узлом, подергала веревку. Та уперлась, натягиваясь. Ника закатила глаза, вспоминая молитву, ну хоть какую-нибудь, вот кулема — не могла выучить несколько слов.

— Господи, по-жалуйста. Женька там. И мама. Фотий мой. Вцепившись в веревку, поползла вверх, упираясь ногами в неровности камня.

— И Марьяша, она ж… в… боль-нице. Васька. Скучать… ведь будет. Рифленые подошвы сапог не скользили, и это было хорошо.

— Мишаня, — хрипло вспомнила Ника, — он же… с женой, а я обещала же… Лохматясь, старая веревка была перекинута через закраину камня, и Ника, пыхтя, и сгибаясь, как гусеница, выползла на него, больно прижимаясь грудью под растерзанной курткой.

— А еще П-пашка, — напомнила Господу, потянулась, задирая согнутую ногу и кладя колено на горизонтальную поверхность, — ой-й… рас-ска-зать хотел… про Марья… Упала лицом вниз и, наконец, выпустила веревку из скрюченных пальцев. Ей казалось, лежала бы вечно. Но это ведь еще камень, напомнила себе и подняла тяжелую голову с багровым отпечатком на щеке. Надо вылезти на обрыв и отойти. Подальше… Проползя вперед, встала. Увидела — веревка привязана к толстому кривому стволу деревца, что выросло в разломе скал, намертво расклещив там узловатые корни. Прокашлялась, и, водя глазами по пустому небу над уже близким зубчатым краем массива, крикнула сипло, не зная, к кому именно обращается — к странному незнакомцу или к богу, услышавшему нескладную просьбу:

— Спасибо! И медленно идя по шуршащей полыни, с дивной радостью дыша холодным степным ветром, решила — да пусть для обоих.

Иногда Ника боялась, вдруг случится что-то, из-за чего она перестанет любить Ястребиную бухту, место, где ей жить свою новую жизнь. Каждая женщина немного предвидит будущее, а женщина, которая задумывается о жизни, делает это умение сильнее и чище. Но такая думает и дальше, если есть в ней женская мудрость. Свою жизнь надо прожить, никто за тебя этого не сделает, так рассудила когда-то Ника и делала из этого всякие выводы. Может быть странные, которые мужчины по своей привычке быть всяко умнее и дальновиднее, с умилением принимают за женскую непоследовательность и наивность. Но тем и отличается женские видение судьбы, вернее, интуитивное предвидение, что оно чистой логике не подлежит и не нуждается в объяснениях. К чему объяснять словами то, что есть и что и так понятно, думала Ника. Так умение видеть тайный слой под слоем явным помогало Нике справляться с пугающими ее вещами. Каждый кусок реальности имеет свою подкладку, знала она — как сухой стебель мертвой весной содержит в себе прошлое семя, упавшее в землю, и будущий росток, который обязательно появится настоящей весной. Не в буквальном смысле, а в том, о каком Ника и сказать не могла, разве что пошевелить пальцами, с надеждой глядя на собеседника. Собеседником был Фотий, и сидя за старым кухонным столом, на котором полупрозрачная свеча держала набухающую каплю, слушал внимательно и без насмешек.

— Понимаешь, я раньше видела только отдельную вещь. Цветок, например, это — лето, или голый куст на морозе, и это — зима. А теперь я смотрю и вижу, что весна ведь была, так? И даже если ветки голые, то будут листья, а потом снова голые. Я смотрю на одно и вижу в нем — много. Как слоеный пирог. Свет протекал через пальцы, тоже делая их чуть-чуть прозрачными, а она снова смотрела с надеждой, с неловкой насмешкой над своим неумением сказать:

— Ты понимаешь? И он, сидя напротив, чтоб лучше видеть ее темные в живом свете глаза, кивал, понимаю… Отвечала серьезно и успокоенно:

— Тогда я счастлива. И снова утыкалась в книжку. Фотий, допивая чай или ремонтируя какую-то мелочь на своем конце стола, посматривал на собранные заколкой пряди, на круглый подбородок, лежащий на пальцах. Поражался тому, что книга, из которой она вытаскивала свои главные вопросы, могла быть какой угодно — сборник рецептов, к примеру, или старый учебник… Понимал и другое — непоследовательность размышлений была лишь маленькими видимыми краешками того, что варилось в ее пушистой голове. Думал, пусть так. Думал — да, я могу ошибиться, но я решил и я верю, это именно так. Она поднимала глаза и улыбалась.