Елена Блонди - Ястребиная бухта, или Приключения Вероники [СИ]

— Я бы его убил. Веришь? Или избил бы так, что маму звал, и плакал кровью. Но она. Она ж гада любит?

— Паша, нельзя. Ты хочешь, чтоб его шестерки тебя грохнули? Отец кроме тебя ничего не видит, ты ему свет в окне.

— У отца ты есть! У вас любовь. Вы, блин, как из сказки двое!

Смотрю и думаю, так не бывает! А если и бывает…

— Тогда будет и у вас, — сказала Ника, дрогнув сердцем. Повторила с отчаянной уверенностью, — будет! Если ты захочешь.

— Я-то хочу… — угрюмо ответил мальчик и встал, нещадно ероша просоленные волосы, — ладно, извини, что я тут… Я просто ж вижу, как ты на них глядишь, на этих моих дурных баб, у тебя сразу глаза больные. Так хочешь, что все вокруг, как в сказке, хоба и сделалось. А оно никак. Пойду в душ да посплю.

— Да…

— К ночи поставлю там деревяшки. Как хотели.

— Ладно. Ушел, сутуля плечи и шаркая истрепанными кедами. А Ника со злостью снова поглядела на небо. Огромные, добела раскаленные облачищи продолжали свой странный танец, будто специально поворачивали бока, наматывали на них нервы маленьких людей, вытягивая из них тайные горести. И усмехались, подтягивая струны до неслышного больного звона — еще медленный поворот, и струна лопнет, хлестнет обрывком по раскаленному солнцу. И оно равнодушно посмотрит нестерпимым своим оком вслед мальчику, что пойдет убивать крутого соперника, в два раза старше себя и сильнее тоже в два раза. Надо что-то делать. Ника прислушалась к шуму воды за тонкой стенкой душа. Пошла в спальню, где бессильно висела на распахнутом окне кружевная занавеска. Повалилась на теплую постель, укрытую цветным покрывалом. А что сделаешь, с чужими сердцами? Если бы подлец держал девчонку силой, уже давно собрались бы, и в лучших традициях вестерна прокрались, похитили, посадили влюбленных на поезд и помахали б вслед, молясь, чтоб те научились жить вместе. Без репетиций, а именно друг с другом. Она села, забирая мешающие волосы, нашарила давно потерянную заколку, и, стянув светлые пряди, встала, подошла к стене, где в верхнем углу над старым сервантом светлел квадратик побелки. Видно раньше, когда в домике жила чья-то бабушка, совсем уже старенькая, тут висела икона. Ника нерешительно оглянулась на открытую дверь. В коридоре тихо и пусто, со двора слышен неясный шум, Пашка уволок свои бебехи в ангар, устраивает там на вешалках и полках. Неловко помявшись, она снова подняла лицо к светлому квадрату. Надо кланяться? И как-то креститься? В последний раз Ника была в церкви, когда крестили годовалого Женечку, и ее заодно. И тетка в сером платочке прошипела злобно, толкая Никин локоть:

— Куды, рукой машешь, не в ту сторону-то! У растерянной Ники тогда сразу же вылетело из головы, а какая сторона правильная.

Она кашлянула и шепотом сказала пустому углу:

— Господи. Ты помоги им. Пожалуйста. Я понимаю, что мы не все можем сами. Наверное, если бы не ты, я так и сидела бы, и Фотий не нашелся бы. Вот у меня счастье. А Пашке? Он сам не попросит, не верит. Я тоже, не умею. Но я знаю, что… ну я не знаю, на самом деле. Просто не все мы можем сами. Поняла, что повторяет сказанное раньше и сбилась. Помолчала, отбрасывая дурацкие варианты, по ее мнению похожие на торговлю, типа вот ты помоги, а я тебе ужо… И, быстро поклонясь, закончила словами Фотия, которые когда-то зимой он говорил ей в ответ на страхи:

— Ты подарил нам. Подари и им тоже. Спасибо тебе. В коридоре стукнуло, зашлепали шаги. Ника, багрово краснея, дернулась к серванту, и стала перебирать на полке стеклянные сахарницы и вазочки.

— Чай? — бодро спросил Пашка, маяча в дверном проеме, — кипяточку?

А? Борща погорячее?

— Фу! Ну, тебя! Борща только со льдом. Чего веселишься? Пашка вошел, повалился на покрывало, вытягивая босые ноги, пошевелил пальцами.

— Толку с вас. Я сам все сделаю. В Симф поеду и ее найду. А она пусть мне еще раз скажет — пошел вон щенок паршивый, я никуда от него.

— Ладно, — согласилась Ника, садясь на стул напротив, — и я поеду.

— Угу, — вдохновился Пашка, — и батю возьмем, а еще дядю Мишу с Мариной. Флаги, речевки, шагом марш. И станем ходить вокруг дома.

Кричать и требовать. Успокойся, Вероника, сам справлюсь. И не смотри так, с этим козлом вообще не буду встречаться. Обещаю, только с ней.

И никаких эксцессов. Я правильно сказал? Слово правильно? Вскочил и, расправив плечи, строевым шагом вышел. Ника нервно оглянулась на безмолвный квадратик в углу.

— С-спасибо, Господи. Наверное. Но ты точно уверен, что именно так надо?

«Нива» пылила по грунтовке. Фотий плавно поворачивал руль, расслабленно держа руки на кожаной оплетке, посматривал на дорогу и вниз, в сторону приближающейся бухты. Перед поворотом к дому в Ястребинке заглушил мотор и вылез, захлопнув пыльную дверцу.

Раскаленная степь набирала бронзы, желтела травой, далеко внизу лежала неподвижная синева моря. Мощные облака, аккуратно сместившись в сторону от заката, продолжали медленно и угрожающе дышать, углубляясь вечерними тенями. Были похожи на горную гряду, сбитую в плотную кучу гигантской ладонью. Казалось им тесно в невидимых, но крепких пределах и даже смотреть на них было нелегко — вот сейчас навалятся на границу и лопнут. В желтеющем небе исступленно журчали невидимые жаворонки. Фотий вытер ладонью лоб, отвел глаза от небесного грозного воинства и внимательно пригляделся к расстеленному под ногами травяному ковру. Тот плавно снижался, уходя к далекому обрыву.

Светлые брови поднялись, потом слегка сошлись на переносице. Легко ступая по колючим куртинкам, Фотий пошел по траве от машины. Идти было неудобно, между травяных кочек застыли прокаленные зноем вмятины от коровьих следов, высокие стебли хлестали по голым коленям. Иногда подошвы старых мокасинов проскальзывали, сминая непослушные пучки травы, которая, казалось, никогда не оживет.

Из-под ног прыскали неутомимые кузнечики. Вся степь скрипела их бесконечной песней, будто сама жара пела, толкаясь в уши и высушивая рот. Он отошел по целине довольно далеко, машина отсюда казалась спичечным коробком, а белую полосу дороги скрыла трава. Впереди торчали жилистые кусты шиповника и пара поникших маслинок с серебристыми остриями листьев, указывающих на землю. Одна из маслинок росла внутри небольшого, не видимого с дороги овражка.

Фотий, оскальзываясь, спустился к его краю и медленно пошел вдоль осыпающейся глины, внимательно оглядывая извилистый разлом. И наконец, остановился возле канавы, прорытой от овражка чуть в сторону. Канава была пунктирно прикрыта сухими ветками, брошенными поперек. На краю рассыпанная глина с пластами дерна — только то, что пучки травы не торчали вертикально вверх, а валялись плашмя, указывало — это вынутая при рытье земля. Сунув руки в карманы шортов, Фотий покачался на подошвах, раздумывая. Дошел к тому месту, где земляные работы заканчивались.