Елена Блонди - Ястребиная бухта, или Приключения Вероники [СИ]

— О Господи. Так ты у меня пякка…

— Ага.

Синий опель стоял в пятнистой тени старых платанов. Дверцы распахнуты, и рядом, Ласочка с досадой нахмурила тонкие брови — незнакомый парень, низкий и очень широкоплечий, прислонился к облезлому стволу, хлопает себя по карманам светлых брюк. Новый шофер. Паршиво. Но ничего. Волосы она состригла и покрасила, но под черной короткой стрижечкой — все та же очаровательная Ласочка.

Подойти, улыбнуться, что-то спросить, беря за пуговку белой рубашки… А когда вдалеке у ворот большого дома с разными балкончиками и цветной высокой крышей появится Токай, просто сесть, с улыбкой, на заднее сиденье. Токай ее сразу не выгонит, главное — успеть проскользнуть в машину на несколько минут раньше него, отвлечь быковатого шофера, чтоб сунуть руку в пакет и отвести рычажок до щелчка, на пробке пластиковой бутылки, набитой тем, что сочинил у себя в комнате отличник Димочка Быковский. А там…

Всего-то десять минут продержаться, болтая с Токаем. «Все равно умирать»… Звонкий голос пропел, будто сам собой любуясь, и пятна тени легли по-другому, запестрев в жарком ветерке. Да-да, именно так. Он пел это в уши, когда, выпив пару рюмочек из бесконечной димоновской бутылки, она засмеялась, поняв, что нужно сделать для Марика-Кошмарика на прощание. И легко вскочив с продавленного кресла, ушла в кухню, вытащила из-за вонючего мусорного ведра пыльную бутылку давно выпитого шампанского. Ведро упало, рассыпая по затоптанному полу объедки и скомканные бумажки. Но Ласочка не оглянулась, удобнее беря бутылку за горло.

— Все равно умирать! — спел голос. И первое зеркало в комнате треснуло под звонким ударом. Уронило из паутины трещин острые осколки на старый ковер. Напевая, Ласочка крушила зеркала, предусмотрительно обмотав бутылку полотенцем, чтоб не пораниться. Била сильно и коротко, в центр, следя, чтоб не брызгали осколки. И они оставались в рамах, черными паутинами, изредка роняющими острые клинья сверкающего стекла. Ковер съедал звон упавших осколков. Ласочка шла вдоль стен, методично убивая свои отражения, успевая каждому улыбнуться и подмигнуть. Распахнула дверцы старой облезлой стенки, сунула завернутую бутылку внутрь и вымахнула на пол разнокалиберную посуду — рюмки, фужеры, графинчики, вазочки, набитые мелким хламом. Рука устала, и она, опустив свою биту, подошла к настенным часам. Сверила время со своими, на узком золоченом браслетике. И, залезя на табурет, отковыряла часы от стены, обрывая тонкие пыльные нити паутинок. Бросила в угол. Времени хватило на то, чтоб разбить все, что билось легко и перевернуть небьющееся. Особо Ласочка не ярилась, сберегая силы.

Разок посидела в кресле, выпила, одобрительно оглядывая разгром.

Снова вернулась в кухню и вывалила из буфетов все банки и коробки, надсекая тупым ножом старую бумагу. Сыпала крупу на пол, фыркала, морща нос, когда в лицо порхали серые суетливые бабочки.

— Ну, ты и урод, Кошмарик… Хрустя рассыпанным сахаром, присела на табурет, тяжело дыша. Вот и провела время. Скоро идти. Открыв последнюю банку шпротов, выела содержимое. Запила самогоном. Хозяйским взглядом осмотрелась и ушла в коридор, где на вешалке висел приготовленный пакет, сумочка и свежее платье. Последнее целое зеркало осталось в ванной, и Ласочка, разглядывая свое бледное лицо, подумала с восхищением — какая же я аккуратная. Сняла халатик, натянула свежие трусики, аккуратно влезла в платье. Подкрасила глаза, не слишком сильно, на улице жара и светло, она поедет, как будто просто девушка, скромная такая, с пакетом в руке и сумочкой. Вышла в прихожую и, сосредоточенно оглядываясь, постаралась ничего не забыть. А и нечего было забывать. Сумка, пакет, Ласочка… Постукивая каблуками, вернулась в ванну, открыла кран, затыкая пожелтевшую ванну пробкой. Полюбовалась на витую струю воды. И, не выключая света, вышла на лестничную площадку, прикрыла дверь. Не нужно, чтоб соседи хватились сразу. Пусть течет долго. Мурлыкая, сошла в яркий свет улицы, бережно держа пакет в опущенной руке.

Димон сказал, пока не выставишь время, бояться нечего. Но все равно, лучше поаккуратнее.

И вот она стоит в густой испятнанной солнцем тени, сердце стукает мерно, отсчитывая последнее время старой жизни. Скоро начнется новая — длиной всего в десять минут. И в этой новой жизни без будущего Токай будет рядом. И уже никуда не уйдет. Ни-ку-да! Надо только сесть в опель. Уже пора… Ласочка поправила сумочку, удобнее взяла пакет и пошла, испещренная тенями, навстречу машине и шоферу, улыбаясь светло и открыто.

— О! — широкоплечий отклеился от дерева и, махнув ей рукой, вдруг кинулся в сторону, крича на бегу, — садись, я счас, сигарет только! Подходя к дремлющей в пятнах тени машине, Ласочка посмотрела, как он склонился к окошку сигаретного киоска. Пожала плечами, улыбаясь, села на заднее сиденье, аккуратно составив длинные ноги в ажурных босоножках. Странно. Но видимо, так и должно быть. Положила пакет на колени, бережно раскрыла его.

— Все равно умирать… Через открытую дверцу ей были видны ворота во двор дома. Вот мелькнула там чья-то светлая рубашка, темноволосая голова за частым переплетом кованой решетки. Идет? Время зачастило, подталкивая узкую руку с темными пятнами на пальцах и под ногтями. В голове все расслоилось. Краем глаза Ласочка видела шофера, что уже совал пачку в карман и притопывал, ожидая сдачи. С другой стороны, еще далеко, приближалась, сверкая в солнечных пятнах, белая рубашка на знакомых плечах. Такая походка, его походка, вальяжная, расслабленная. Тигр Токай, ее Токай и больше ничей. Палец лег на маленький рычажок, укрепленный на грубо привинченных вместо пробки часах. Пришло время ее десяти минут… И вдруг она вспомнила, так не вовремя, того соседа, из своих четырнадцати. Ей казалось тогда, он такой старый. Древний, замшелый.

Сейчас ей столько лет, сколько было ему, когда не выдержал, схватил и обнял, шепча жарким шепотом умирающие слова. Она топнула в резиновый коврик, прогоняя ненужное сейчас воспоминание. И с нарастающей паникой посмотрела на пустые колени. А где пакет? Сдвинула ногу. Цветной уголок торчал под передним сиденьем. Сердце ее глухо забилось. Шофер махал рукой, складывая бумажник. Гудели вокруг машины, орали птицы, кто-то смеялся и за углом трещал и визжал трамвай. Рычажок. Она сделала это? Нет воспоминания. Вместо него вдруг мутной волной поднялось другое.

— Бахнет не сильно, — сказал Димон, аккуратно кладя на стол темную пластиковую бутылку, — но разнесет чисто в фарш. Поняла? Главное, под сиденье запихай, где сядет… Фарш. И она будет фарш… куски мяса и обрывки кишок. В жарком мягком нутре машины, где у них был секс, горячий.